Эрик Бутаков - Бульвар Постышева

Зачем под шоссе? — спрашивает.

Затем, что дольше пролежит. А сверху будут укладывать и укладывать асфальт. И влага не попадет. А когда придет срок, и шоссе будет не нужно, так как все будут перемещаться с помощью телепортации, твое сокровище откапают, и о тебе узнает весь мир, а может и вселенная к тому времени. Я уверен, найдутся и твои далекие потомки!

Мне казалось, что он шутки понимает.

И что ты думаешь? — Он потерялся на несколько месяцев, но потом пришел с коньяком. Сейчас спокоен, как сто индейцев. Более того, теперь это его бизнес — он закапывает «бочки» всем желающим на клочке собственной земли в глухомани в тайге. И процветает.

— Серьезно? — переспросил Юрий.

— Да, нет — это я только что придумал.

— Серьезно?

— Да, нет!

Они почему-то оба засмеялись. Смешно же получилось — зацепились словами….

— Юр! — одна из женщин на веранде кричала в сторону костра.

— Тебя? — спросил Архип.

— Похоже, — ответил Юрий и крикнул женщине в ответ: — Что?

— Иди сюда! — женщина махала рукой, звала.

— Ну, что надо? — Юре не хотелось идти.

— Ну, иди, Юр — дело есть!

— Опять что-то придумала, — как бы извиняясь сказал Юрий. — Пойду, схожу, узнаю, что там стряслось. Посидеть не дадут. Видимо, точно придется бочку закапывать! — Юрка улыбнулся. — Ты здесь будешь?

— Нет, я, пожалуй, тоже пойду — подружка, наверное, уже проснулась.

— Ага. Ну, ладно, я пошел, — неохотно поднимаясь, Юра добавил: — На ужине встретимся.

— Обязательно.

— Ну, давай.

— Удачи.

Здоровяк побрел к жене, а Архип остался допивать свою банку.

«О чём поговорили? Ни о чем. А о чем здесь ещё разговаривать? Все, как положено!» — подумал Архип, допил пиво, бросил и свою банку в костровище, поднялся и тоже пошел в домик.

Первое, что увидела Юля, открыв глаза, это то, что Архип, сидя на табуретке за письменным столом, что-то вычитывал в зеленой книжке, потом заглядывал в какую-то желтую, толстопузую книжку и озабоченно записывал что-то в свой блокнот.

Она сладенько так потянулась, улыбнулась и сказала:

— Привет. Что делаешь?

— Немецкий учу, — не поднимая головы, ответил Архип. — Привет.

— Что-о? — удивилась Юлька.

Архип поставил жирную точку в блокноте, поднял глаза, посмотрел на Юльку, улыбнулся её заспанному, милому виду и повторил:

— Немецкий учу, Зайчонок. Как спалось?

— Хорошо.

От такого ответа она окончательно проснулась. Села на кровати «по-турецки», прикрыв простынкой лишь нижнюю часть своего юного, но уже женского тела. А, так как делать ей спросонья было нечего, а настроение было хорошее, она начала допытываться, что за немецкий он там учит.

— Что за немецкий ты там учишь?

Глядя на её верхнюю, не прикрытую, но тоже уже однозначно и совсем, женскую часть, можно было много чего и очень долго ей объяснять. Глупо было бы просить её прикрыться, однако это видение могло отвлечь от «умных» занятий. А так как Архип не был стеснительным ханжой, поэтому, просить её прикрываться он не стал. Ему нравилась такая картинка на белоснежной кровати. Посмотрел он на своего Зайца, оценил удобность и прелесть её «турецкой» позы и сказал без лишних эмоций:

— Хорошо. Попытаюсь объяснить. Но ты так и сидишь. Лучше будет, если ты простынь ещё и снизу сдернешь.

Она сдернула на мгновение: «Так?», и тут же снова закрылась.

Промелькнуло нечто темненькое, заманчивое и чуть-чуть приоткрытое.

— Так! — подтвердил он, хитро улыбаясь. — А вот теперь сиди и слушай!

«Лекция номер три!» — подумала Юлька, а в слух добавила:

— Я внимательно слушаю Вас, доктор-лектор.

Сделав паузу, он посмотрел на неё лукаво и внимательно, и затянул свою обычную волынку:

— Значит, дело как было? Идем мы, значит, — я, там Руба, Зевельд, Вильдан…

— Бардас, Сорока Старший, Сорока Младший… — слышали уже! — перебила она его. — Ну, правда, давай по-нормальному. Чего ты там учишь?

— Как скажешь, дочка, — и, спохватившись, он тут же добавил, — народа своего узбекского. «Сыктым бар, оненски гужеляб, кура кутак!»

Она показала ему кулак.

— Ты чуть не выпросил.

— Ты слушаешь? Или сидишь мне всякую гадость показываешь? — как будто с досадой и злостью спросил он, улыбаясь. И не дожидаясь ответа, заметил: — Красивый кулачок.

Она посмотрела на свой кулачок, покрутив его перед глазами, пожала плечами:

— Да.

— Что, — «да»?

— Рассказывай, давай.

— Сижу я, значит, учу немецкий… Ты какой язык в школе учила?

— Английский.

— Вот. А я — немецкий. Мне учебник по английскому не достался. Пришлось брать немецкий и учить. Правда, в школе я плохо его учил. У нас только Вовунька отлично по-немецки шпрэхал, а остальные — кое-как. Училка у нас забавная была. Их даже две было. Но одну всё время муж бил, как с любовником поймает. Говорят, даже из окна однажды выкинул. Благо, они жили на первом этаже. Ну, так вот, она всё время с синяком под глазом ходила, поэтому уроки часто пропускала. А вторая, та — постарше была, уже почти бабушка. Та чудила по-своему, донимала нас вопросом: «телевизор — это роскошь или необходимый предмет?» Мы говорили, что необходимый. Она утверждала, что это роскошь и приводила в пример, как они упорно жили во время войны, когда не было телевизоров и в школу, вместо портфеля, ей папа из фанеры сделал ранец. Как они писали перьевыми ручками, макая их в чернильницы-непроливайки, но всё равно учились и выучились. А мы, в отличие от её поколения, разгильдяи, учиться не хотим. Ручки у нас шариковые, у всех хорошие портфели, форма у всех школьная, а у нас на уме только дискотеки и развлечения. Девчонок хулила за короткие юбочки, мальчишек — за длинные волосы. И так далее. Какая тут учеба? Придет, задаст задание, что-нибудь переводить, а сама сядет, закроет глаза ладонями, типа, устала, а сама сквозь щелки на нас зырит. Ну, мы же дураки, конечно — ничего не видим, не понимаем. А мы всё видим, всё замечаем! Мы с Лёхой Бутиным сидели за одной партой, понятное дело, трепались, вместо учебы. Она однажды, как дала Лёньке указкой по рукам! Лёха даже завертелся от боли! Ну, думаю, не буду говорить кто, — отомщу! И что мы сделали? Паренек у нас учился один смешной — Юра Поддубный. Он на уроках сам себе письма, якобы, от девочек писал с просьбой выслать ему два календарика по три копейки и два — по одной копейки, и нам показывал, как по нему девушки сохнут. Ещё тот пассажир. Так вот, притащил как-то Юра в школу пачку порнографических карт. Карты стрёмные такие, на фотобумаге, на сто раз перефотографированные, темные, ни хрена толком не разберешь. Но, что надо — очень ярко выделяется. Особенно пошлые моменты, связанные с оральным сексом. Мы взяли у Юрки эти фотографии и выждали момент, когда наша училка по немецкому из класса выйдет. У неё привычка была, минут за десять до конца урока выйти из класса, потеряться до перемены, а после звонка зайти и полоскать нам мозги домашним заданием, когда на перемену бежать надо. Ну, вот, она вышла, а мы с Лёхой напихали ей этих пошлых, вонючих, даже по нашим меркам, фотографий везде: в сумочку, в карманы её пальто, между страниц её книг и учебников — везде куда можно. Она пришла, задала задание, не заметила, мы свинтили. Не знаю, что было потом, но могу представить, если где-нибудь в учительской с неё начали сыпаться эти фотографии. Или дома, на глазах родных. Мы хохотали, представляя это, до слёз! На уроки немецкого она нас больше не пускала, ставила тройки и так, лишь бы не видеть. И в аттестате у меня трояк по немецкому. А потом, через много лет, я поехал в Германию. Второй или третий раз — не помню. Но нужно было сфотографироваться на новый загранпаспорт. Прихожу я на рынок в «Экспресс-фото» получать фотографии. Глядь, а фотографии выдает моя учительница по немецкому.