Церенц - В муках рождения

Новая трапезная, украшенная резьбой, напоминала скорей княжеские палаты, чем грустную монастырскую столовую. Так же красивы были молельня и зал, просты, но приятны кельи монахинь, скромна их жизнь и велика слава об их добродетелях.

Вот уже двадцать лет, как княжна Васкануш Багратуни была игуменьей монастыря и, благодаря ее мудрому правлению, мир и счастье царили не только в монастыре, но и во всей окрестности. Как в самом монастыре, так и в оброчных селах не было притесненных, все могли обратиться к игуменье со своими просьбами. Горе тому, кто не разрешал бедняку обращаться к ней с просьбой.

Благодаря отцовскому наследству, скромная в личной жизни Васкануш украсила монастырь новыми строениями, улучшила жизнь тех, кто был ей подвластен. В монастыре не было монахини, которую держали бы там насильно, игуменья отпускала их в отчие дома, прощала им провинности, которые другие церковники сочли бы непростительными. Она говорила всегда, что бремя Христово должно быть легким и приятным и что его должен нести только тот, кто может.

Васкануш в черной монашеской одежде, под белым покрывалом была еще очень хороша и в свои сорок пять лет выглядела намного моложе. Гордый взгляд ее прекрасных глаз внушал всем уважение и заставлял приближаться к ней с чувством благоговения. Всегда занятая, она не пропускала ни одной церковной службы и при первом звуке колокола направлялась в церковь, где простаивала до конца. Обедала она всегда в общей трапезной вместе со всеми монахинями.

В монастыре ее горячо любили за благородство и добродетельную жизнь.

Той самой зимой, когда половина Армении погибала под пятой арабских варваров, а другая с ужасом ждала наступления лета, Васкануш от таронских и васпураканских беженцев узнавала о судьбе и разорении родной страны.

Однажды, когда, погруженная в думы о родине, она смотрела из окна на пенистые волны Чороха и Артануша, послышались шаги, и монахиня-надзирательница вошла в келью. Низко поклонившись игуменье, она подала ей письмо с большой печатью. Посмотрев на печать, Васкануш вскрыла его и, пробежав глазами, повела тонкими, изогнутыми бровями.

– Его святейшество католикос оказывает нам милость, посылает из Сюника к нам юную девушку. Ты видела ее, сестра моя? – спросила она. В ее простых словах чувствовалась тонкая насмешка, доступная только женщине.

– Нет, великая княгиня, если прикажешь открыть ворота, мы примем ее.

– Скорей откройте ворота. Бедняжка в такую стужу, должно быть, совсем замерзла. Отведите ее в отдельную комнату, накормите и дайте мне знать. Как можно было в такой холод из Сюника посылать ее сюда? Какая безжалостность! В чем дело, не пойму.

Последние слова слышала только она сама. А когда монахиня вышла, продолжала: «Меня хоть в теплые весенние дни выслали сюда, в эту тюрьму… Но кто эта девушка? „Из высокого знатного рода“, пишет католикос и приказывает „держать в строгости“. В чем же ее вина? Какие преступления совершила эта семнадцатилетняя девушка? Может быть, такая же преступница, как я? Я тоже была из знатного рода… Может быть, и она на берегу голубого Севана глотнула из чаши любви, и об этом узнали…»

Она задумчиво стала смотреть на воды Чороха.

Течение реки, удары волн о берег, их однообразный плеск занимают только наши глаза и наши мысли, не нарушая их течения. Васкануш в эти минуты видела в бурных волнах Чороха убранные золотом и резьбой палаты отцовского дворца в Тароне и себя в расшитом золотом платье из виссона, видела двадцатилетнего Овнана, этого молодого сасунского льва с темными волосами, опадающими до плеч, его высокий лоб, сверкающие очи, которые от одного ее слова опускались, а взор теплел; видела залитый луной розовый сад, себя на скамье и его коленопреклоненным у своих ног, видела появившегося внезапно над головой своего отца, Васака, его гневные глава… И вот золоченые палаты, платье из виссона, Овнан, розовые кусты – все, все поглотили волны Чороха, а она осталась одна в своей грустной келье, тишину которой нарушал только треск дров в горящем камине…

Уже был поздний вечер, когда к игуменье привели девушку и оставили их наедине. Васкануш увидела перед собой одно из тех нежных созданий, кожа которых белее лилий, а волосы имеют блеск серебра. Она походила на росток, который, кажется, погибнет вдали от родных мест, не имея сил расти на чужой земле.

Не успела игуменья спросить, как ее зовут, как в ответ раздались глухие рыдания. Васкануш встала с места и, как нежная мать, взяв ее за руку, усадила рядом с собой.

– А теперь, дитя мое, – сказала она, когда девушка успокоилась, – расскажи мне все и только правду. Кто знает, может быть, я смогу помочь тебе. Скажи, кто ты, чья дочь, зачем тебя послали сюда? Если ты хочешь, чтобы над тобой сжалились, должна говорить только правду.

– Меня зовут Заруи, я дочь Григора Супана, князя Сюнийского, которого этим летом убил Бабкен Сисакан.

– Я знаю эту грустную историю, дитя мое, расскажи, почему тебя послали сюда?

– Отец два года тому назад обручил меня с сыном Бабкена, Ашотом. Теперь мой брат Васак хочет выдать меня замуж за гардманского князя Ктрича, и так как я не согласилась, то он отправил меня сюда в заточение.

– Не плачь, дитя мое, здесь не тюрьма, и я тебя через некоторое время верну домой, будь спокойна. А что говорит твоя мать по этому поводу?

– Мать?.. О, если бы моя мать была жива…

– Не плачь, Заруи, успокойся, – сказала Васкануш, но и ее глаза наполнились слезами, когда она узнала, что эта милая, наивная девушка круглая сирота. Походив немного по комнате, она вернулась на место.

– Ты хотела выйти замуж за Ашота, поэтому тебя и решили выдать за Ктрича?

– Ашот был моим женихом, и я любила ею, но когда мой отец пал от руки его отца, все сказали, что сыну Бабкена невозможно жениться на мне. Я согласилась с этим, но Ктрич – злой человек, я боюсь его. Оставили бы меня дома, а если хотели отдать в монастырь, то и в нашем краю есть женский монастырь, зачем было отправлять меня в такую даль. Сколько больших князей, монахов, епископов ополчилось против одной слабой девушки, и в этот холод, снег…

– Хорошо, дитя мое, ты не волнуйся. Весной моим долгом будет отправить тебя в Сюник. А теперь пойди в приготовленную для тебя комнату и отдохни. Я подумаю и позабочусь обо всем. Ты пойди теперь, я говорю тебе, надо подождать весны.

От этих ласковых слов на залитом слезами лице сюнийской княжны засияла улыбка, сомнения и страх сменились доверием. Покрывая руки Васкануш поцелуями, княжна опросила:

– А сколько дней до весны, прекрасная княгиня?

– Сейчас только половина зимы, дочь моя. Когда придет весна, то увидим ее и ты и я.

– Хорошо, тогда я пойду отдохну. Я очень устала.