Церенц - В муках рождения

Когда девушка вышла, игуменья задумалась. Из ее рассказа она поняла, что дерзкие поступки и угрозы Ашота, очевидно, стали причиной этого спешного заточения.

Ее догадки подтвердились, когда дня через три рано утром ей доложили, что староста Смбатавана явился в монастырь с важным донесением. В комнату дошел пожилой серьезный человек и, почтительно поклонившись, молча стал у дверей.

– Добро пожаловать, Татос, – сказала Васкануш. – Говори, с каким важным сообщением пришел.

– Твой слуга, мать княгиня, готов выполнить твой приказ.

– Понимаю. Сестры, оставьте нас одних. Теперь говори.

– Этой ночью двадцать всадников прибыли в село и потребовали ночлега. И пригласил к себе их начальника, молодого человека лет двадцати пяти, остальных разместил по двум дворам. Молодой человек разными уловками стал расспрашивать меня, где остановилась молодая девушка, прибывшая вчера и что из себя представляет наш монастырь, каково его расположение, его силы. Сказал, что едет как посланец спарапета в Константинополь, но по нездоровью хочет отдохнуть несколько дней в Смбатаване. Он сказал, что и сам он и его всадники – из Ширака, но по его выговору, да и не только его, но и спутников я понял, что они сюнийцы. По взволнованному виду молодого человека я догадался, что он приехал к нам из-за приезжей девушки и может предпринять что-нибудь неразумное. Вот и счел своим долгом сообщить тебе, мать-княгиня.

– Тебе он показался нездоровым?

– Ничуть, но он очень печален, все о чем-то думает и внезапно задает вопросы.

– Как обращаются с ним его спутники?

– Как со своим князем.

– Узнал его имя?

– Его зовут Нерсэ.

– Как тебе кажется, что он замышляет?

– Мне кажется, он хочет напасть на монастырь и похитить девушку.

– Но кто мог известить его, что девушка у нас? Очевидно, сюнийцы, доставившие ее сюда, на обратном пути встретились с ним и рассказали.

– Очень может быть.

– Неважно. Сейчас поезжай домой, и раз твой гость нездоров, он, конечно, дома. Передай ему, что настоятельница монастыря шлет ему привет и хочет его видеть.

Старик был очень изумлен, ибо впервые слышал, чтобы княгиня пригласила в монастырь незнакомца. Тем более, что, как ему казалось, после такого сообщения она должна была приказать запереть крепче ворота и усилить охрану. Но так как он обязан был подчиниться ее приказу, то приложил руку к груди и пошел к выходу.

– Ты ему должен сказать, Татос, что это свидание состоится, если только он согласен приехать один вместе с тобой.

– Хорошо, княгиня.

Старик немедленно поехал выполнять это поручение и поспел вовремя, так как гость собирался выезжать из дому. Он охотно принял приглашенье игуменьи и вскоре вместе с Татосом оказался у больших монастырских ворот. Когда их впустили и обитые железом ворота закрылись за ними, князя одного провели в комнату, тут же в ближайшем доме у ворот, где его уже ждала княгиня.

Князь Ашот, сын Бабкена Сисакана, смело, почти с дерзким видом вошел в комнату, но встретившая его величественная женщина, одетая в черное, пытливым взором словно проникла в его мысли, поняла его цель, ложное положение и поддельное имя. Он так смутился, что еле сумел поднять руку к груди и остался стоять у порога. А Васкануш спокойно обратилась к нему:

– Добро пожаловать, князь, в наши края. Я слышала, что ты едешь в Константинополь, и захотела тебя видеть, ибо у меня там есть родственники, и я могу быть тебе полезной. Тем более, что и спарапет – мой близкий родственник. Как его здоровье, как он себя чувствует? Удивительно, что он не передал тебе письма для меня.

Эти слова, казалось бы, произнесенные просто, так подчеркивались и были сказаны так раздельно, что Ашот окончательно смутился и пролепетал:

– Прости, княгиня, но он и сам не знал, по какой дороге я поеду, и по его приказу я выехал очень поспешно…

– Хорошо, князь, можешь не отвечать на другие вопросы, я спрашиваю только о здоровье спарапета..

Наступила тишина, как бывает в школе, когда ученик не знает, что ответить учителю, и не решается поднять головы. Наконец Ашот, собрав все свои силы и, как все робкие люди, сменив нерешительность на дерзость, поднял голову.

– Прости меня, княгиня, я не посланец и ни в какой Константинополь не еду, спарапет меня никуда не посылал, а мое имя вовсе не Нерсэ.

– Не удивительно, – сказала спокойно княгиня, не сводя, с него глаз. – В наше время путники имеют привычку для большей безопасности называть себя высокими особами. Меня удивляет только, что ты человек княжеского происхождения, о чем говорит твоя внешность и умение держать себя, стараешься скрыть, кто ты и как твое имя. Казалось бы, что тебе подобает для собственного достоинства представиться мне под своим именем.

– Мне нечего скрывать свое имя. Я сын Бабкена Сисакана, Ашот.

– Очень хорошо, вот так и подобает говорить отпрыску благородного рода Сисакан, с открытым лицом, как благородному человеку.

Снова наступило долгое молчание. Княгиня села на диван, пригласив и князя последовать ее примеру. Ашот хотел было выйти, но положение было безвыходное, и княгиня, пожалев его, протянула руку, желая вывести из неловкого положения.

– Ты, князь, возможно, приехал в эти края, чтобы узнать о судьбе одной знатной княжны, которая по высочайшему велению послана ко мне. Если ты это хотел знать, могу тебе сказать, княжна здорова и чувствует себя хорошо.

– Этого не может быть! – вскричал взволнованно Ашот. – У меня достоверные сведения, что эти палачи в холод и стужу везли несчастную девушку по горам и ущельям для того, чтобы бросить в тюрьму. Я приехал ее освободить!

– Все это ты можешь говорить спокойно и тихо, – сказала медленно княгиня. – Незачем слугам знать, о чем мы говорим. Скажи мне, пожалуйста, как же ты думаешь освободить княжну?

– Я прибегну к самым крайним мерам, сделаю все возможное и невозможное, чтобы только освободить ее из плена, – сказал юноша уже тише дрожащим голосом.

– Князь Ашот, твои слова, по молодости твоей, безрассудны и горячи. Я хотела, чтобы наша беседа принесла пользу и тебе и молодой девушке, которую ты собираешься защитить. Но я знала, что если кто-то собирается прибегнуть к «возможным и невозможным» мерам, то это не приводит к хорошему концу.

– Если бы и у меня было такое холодное сердце, как у тебя под твоим черным одеянием, если бы и у меня был такой спокойный и безмятежный взгляд, которым я мог заморозить и высмеять собеседника, я считал бы себя счастливым человеком.

Могу ли я быть довольным своей судьбой, когда вот уже два года ни сна ни покоя не имею. Заметив, что между моим отцом и будущим тестем возникают недовольства, я, предчувствуя несчастье, старался предотвратить беду. Поехал к католикосу в скит, где он жил в уединении, стал умолять его вмешаться, чтобы предотвратить кровопролитие. А он, устав от междоусобных ссор, отказал мне, сказав: «Я не католикос». Обратился к собору епископов и получил неопределенный ответ. Просил князей Багратуни и Арцруни, но они, погрязшие в разврате и развлечениях, не обратили внимания на мою просьбу, а остальные князья хоть ясно и не говорили мне, но в душе предпочитали междоусобную войну между сюнийскими князьями, чтобы воспользоваться потом их слабостью. Война началась, а я притворился больным, чтобы не участвовать в этом злополучном кровопролитии; а когда она кончилась этим ужасным несчастьем, я узнал, что братья невесты хотели выдать ее за зверя, а так как она сопротивляется, то решили сослать в монастырь.