Церенц - В муках рождения

– Что это? – сказал Гурген. – Я тебе поручил этого беднягу, чтобы ты лечил или оплакивал его?

– Я сделал все, что мог, господин мой, а сейчас утешаю его. Ибо утешение, говорят, лучшее лекарство. Но нога у тебя тяжелая, я знаю, у этого человека внутри все, должно быть, перемешалось, он потерял много крови. Смотри, вот и платок весь в крови, это нехороший признак, очень жаль, если завтра утром придется бросить его труп в Тортум…

– Довольно, слышали. Пойди лучше распорядись, чтобы нас накормили, а из княжеских слуг приставь к нему кого-нибудь порасторопнее. Да смотри в оба, чтобы эти негодяи не подсыпали нам яду в ужин…

– Очень благодарен тебе, господин мой. – В таких вещах я понимаю лучше, чем в уходе за больными, – сказал Вахрич и вышел из комнаты.

– Этот негодник не знает, что такое жалость, – заметил Гурген.

– Разница в том, – шутя ответил Хосров, – что жалость Гургена проявляется только тогда, когда человек уже при последнем издыхании.

– Богу известно, что не в моих привычках проливать человеческую кровь, но быть воином – это такое проклятое ремесло, и мы живем в такое ужасное время, что невозможно питать настоящую жалость. Что это за время, братья мои! Как подумаю, ужас охватывает меня. Разбой, клятвоотступничество, предательство, неблагодарность, измена внутри страны и вне ее. Господи, помилуй Армению, помоги нашему несчастному на роду!..

– Несчастье в том, – сказал Хосров, – что ниоткуда не видно и проблеска надежды.

– Бедный Овнан, вся его надежда была на католикоса, он еще прошлой зимой ездил к нему просить, чтобы тот стал во главе народа, вооружил его…

– Я был на совете князей, когда Овнан сделал это предложение, а его в угоду князю Ктричу Гардманскому бросили в темницу, – сказал Ашот.

– Все они ничего не стоят – ни католикос, ни князья, ни нахарары… В этой огромной Армении бог создал только одного Овнана и того посадил на вершину Сасуна…

– Верно, – сказал Хосров.

– Чем ты хуже него? – сказал Гургену Ишханик. – У него силы твоей нет.

– Я прислушиваюсь к голосу сердца, а он подчиняется разуму. Я буду говорить о себе. Что греха таить, когда я узнал, что Васпуракан и князья Арцруни в опасности, я был свободен и решил пойти им на помощь. Кровь клокотала у меня в жилах, я жаждал войны, сердце мое кипело, когда я слышал о бедствиях, причиняемых нечестивцами-арабами нашему бедному народу. Но все же я не тронулся из Багреванда. Вечером я решал ехать, а утром, когда вспоминал о несправедливостях, мне учиненных, остывал и не двигался с места. А Овнан, твердо зная, что армянские нахарары тщеславные, негодные, развратные люди и что горы его беззащитны, – все же со своим отрядом пошел на выручку Арцруни. Я верю, что если бы он вовремя подоспел, в Васпуракане не создалось бы такого положения, и Ашот не был бы предан, ибо Овнан, несомненно, узнал бы об измене и, как молнией, поразил бы изменников. Вот, Ишханик, разница между мной и Овнаном. А я, как ты, как Хосров, как Ашот, думаю о развлечениях, о покое, о мести, о своем нахарарском имени. Овнан же думает только о судьбе народа, мечтает о помощи, о выходе из бедственного положения своей родины. Однажды я его встретил, когда он один-одинешенек шел к духовной главе народа – католикосу.

– Посмотрим, теперь кого изберут католикосом, – сказал Ашот.

– Что? Разве католикос скончался?

– Да, скончался.

– Ну и слава богу, – сказал Гурген. – Кто знает, может быть, случайно выберут кого-нибудь достойнее его.

– Продолжай лучше, что ты хотел сказать, – заметил Хосров.

– Что тут продолжать, это всем известно. Я хотел сказать, что этот простой горец выше всех горожан, азатов, князей, нахараров и католикосов.

– Верно, я тоже так считаю, – добавил Хосров.

– Я пригласил его сюда, но для такого сурового человека, как Овнан, нет ничего приятного в мире: ни яств, ни ароматных вин, ни музыки, ни охоты… Он равнодушен ко всем радостям жизни.

– Ошибаешься, Гурген, – сказал Хосров. – Ты можешь сказать, что Овнан не ощутил никакой радости, когда повесили трех предателей? Он столько сделал для этой минуты!

– Когда эти предателя у виселицы ждали своей участи, а мы безразлично наблюдали, я видел, как этот человек, весь дрожа, о чем-то думал. Это он насильно привез к нам игумена Кохпского монастыря… Он говорил, что обязан позаботиться о духовных потребностях осужденных, а в последнюю минуту сказал им, что они могут передать через монаха свои последние пожелания.

Когда Мушег снял с пальца кольцо и вместе с золотом передал монаху для передачи жене и детям, я видел, как Овнан отвернулся, чтобы скрыть слезы. И хотя я сейчас сказал, что он подчиняется только разуму, но в нем часто говорит и сердце. Я тогда, помню, подошел и сказал ему. «Овнан, если ты их так жалеешь, в твоей же власти отпустить их». Знаете что он мне ответил? «Гурген, ты как ребенок, я ничего не в силах изменить, я выполню приговор суда. Мне жаль этих людей за то, что они заслужили смерть, но гораздо больше жаль их вдов и детей. Если те, кому дано хоть малейшее право, не будут следить за правосудием, они будут отвечать перед богом». Я был изумлен этим и разрешил ему привести в исполнение приговор.

Беседа князей была прервана приходом Вахрича, который пригласил их ужинать.

Этой ночью они отдохнули, а наутро выехали на прогулку. Область Тортум хоть и небольшая, но очень красивая. Множество мелких и крупных речушек омывает ее и, то падая с невысоких холмов, то сбегая по трещинам грозных скал, течет в реку Тортум. Вокруг густые сосновые и кедровые леса, заросшие кустарником ущелья. Грозные скалы, сады и луга ласкали глаз.

Наконец Гурген и его спутники доехали до места, где река образует прекрасное озеро, а дальше с огромным шумом падает, пенясь, с высокой скалы, рассыпая вокруг водяную пыль.

У водопада находился прекрасный летний замок, похожий на храм богини Астхик, у ворот которого Вахрич со слугами встречали гостей.

С тех дней до нашего времени прошло более тысячи лет, но река, озеро, водопад, пена и брызги остались те же. Путешественники из дальних стран смотрят и восхищаются прекрасным зрелищем. Но где же великолепный, похожий на храм замок? От него не осталось и следа. Где армяне – жители этих мест? Остались только развалины от церквей, а сами они ушли навсегда. «Народы приходят и уходят, но мир остается».

Велика была радость окрестных жителей, когда они увидели Гургена. Множество крестьян с сельскими старейшинами и священниками во главе встречали его. Гурген старался казаться веселым, хотя сердце его было полно горечи, ибо он вспоминал время, когда строил этот замок, и свои мечты. А теперь у его порога он видел только Вахрича…

Все смеялось вокруг: и цветущие деревья, и благоухающие фиалки, и нежная зелень, – но Гурген с душевной болью смотрел вокруг и давал себе слово больше никогда не возвращаться сюда и не видеть ни этих мест ни этого замка.