Павел Долохов - Ленинград, Тифлис…

— Ты чем-то недовольна?

Вета натянула на себя одеяло. Сказала тихо:

— Почему здесь? В моей постели?..

Данила встал. Прошелся по комнате. Зажег папиросу.

— Я тебя понимаю… Ты права… Так нельзя…

Он лег на кровать, прижался к Вете.

— Я честно хотел это бросить, завязать. Я не могу. Это сильнее меня…

Вета чувствует, как у нее бьется сердце. Ей хочется заткнуть уши, убежать. А Данила все говорит, говорит…

— Эти короткие встречи, мимолетная близость… Как стакан воды, когда хочется пить… Каждый раз я говорю себе, это в последний раз… Проходит две недели и опять томится кровь… случайный взгляд, улыбка… я схожу с ума… меня поманят, и я бегу, забыв все на свете…

Небо за окном розовеет, а Данила все говорит.

— Я как-то видел сон… Будто мы в театре, на сцене… а вокруг нас женщины голые, и все они зовут меня. Я к ним не иду, я держу тебя за руку. Мы идем среди этих женщин, ты не смотришь на них, и вид у тебя гордый. А потом что-то случилось, ударил гром, и заиграла музыка. Я обернулся, а тебя нет…

Данила заснул под утро. Тут же затрещал будильник. Вета встала, оделась. Уходя, она обернулась. Данила мирно посапывал, его золотые волосы разметались по подушке.

…Морозным февральским утром Вета и Лида вышли на перрон Октябрьского вокзала. Лиде нужно было в Москву по издательским делам: поработать над рукописью с Осей Бликом.

— Поехали со мной, — предложила она Вете. Вета в Москве никогда не была и согласилась с радостью.

После ровного и причесанного Ленинграда Москва поразила Вету безалаберностью. Благородные особняки соседствовали с деревянными развалюхами и безликими многоэтажными монстрами. Одетые по последней моде денди шли под руку с золоторотцами в шубах на голое тело. Москва захлебывалась в чаду автомобилей, надрывалась матом ломовых извозчиков.

Они вышли на Каланчевскую площадь, зашли в кабак. Несмотря на ранний час, за одним из столиков было оживленно — там кутила, как видно с вечера, компания прилично одетых людей с испитыми лицами.

Появился половой:

— Дамы желают откушать?

— Расстегайчики имеются? — спросила Лида.

— А как же-с, — оживился половой. — Желаете с семгой, со щучкой?

— Неси со щучкой, — распорядилась Лида. — И сбитня московского!..

…Перед ними остановился извозчик.

— Мамзели, подвести?

Они забрались в коляску. Лида сказала:

— На Тверскую.

И добавила Вете:

— Дядя у меня там…

Дядя оказался пожилым адвокатом, обитателем квартиры, состоявшей из комнат-пеналов. Кроме него единственным жильцом был дог по кличке Джек.

Дядя по-родственному расцеловал Лиду, равнодушно кивнул Вете. Протянул связку ключей.

— Ты тут все знаешь. Распоряжайтесь сами.

Лида открыла ключом дверь комнаты в глубине коридора. Там было темно и пахло нафталином. На окнах висели тяжелые занавески. Посереди комнаты стояла огромная кровать под балдахином.

К Бликам они поехали, когда стемнело. Доехали автобусом до Таганской площади, оттуда пешком добрались до тихого Гендрикова переулка. Вошли в каменный дом, поднялись на второй этаж.

Им открыли дверь, и они оказались в маленькой, сильно натопленной квартирке. К ним вышла невысокая женщина с большими черными глазами и ярко накрашенными губами.

— Мы к Осип Осипычу, — сказала Лида.

— Осип Осипыч скоро будет.

— Вы, наверное, Лида Файнберг, — сказала женщина и протянула руку. — Меня зовут Лола Блик.

Они сидели на разнокалиберных стульях за крашеным столом в небольшой комнате. Кроме Лолы в комнате был еще один человек, невысокий брюнет.

— Гаранов, Ян Янович, — представила его Лола, — наш большой друг, называйте его просто Яня.

Яня молча кивнул.

Через некоторое время появился Блик, растерянно покрутил круглой головой. Увидел Лиду. Улыбнулся.

— Пошли в кабинет, Лидочка.

Пока Лиды не было, беседа не клеилась. Лола рассказывала о машине, которую ей привезли из Парижа. Вета ничего не понимала в машинах, но на всякий случай поддакивала. Яня молчал, сверлил Вету черными глазами. Блик и Лида возвратились, и тут же появились новые люди, принесли вино. Стало шумно.

Около двенадцати бесшумно открылась дверь, вошел поэт Мраковский и заполнил собой всю комнату. Обвел присутствующих тяжелым взглядом. Не вынимая папиросы изо рта, пошел в ванную, мыть руки.

Вернулся, сел на стул рядом с Ветой. Налил себе вина.

— Кто вы? — спросил Мраковский.

Вета ответила:

— Я — Вета. Словесник из Ленинграда.

— Вы подруга Данилы?

— Я его жена.

Мраковский, не вставая, протянул руку. Снял с полки книгу «Про это» с фотографией Лолы на обложке. Развинтил вечную ручку. Написал поперек Лолиной фотографии.

«Даниле и Вете

с Мраковским приветом».

И расписался: «Вл. Мрак. Москва, Гендриков».

Когда они шли к Таганской площади, Лида спросила Вету:

— Ты знаешь, кто такой Яня?

— Нет, — призналась Вета.

— Большая шишка в ЧК. Он вел дело Гумилева.

Они шли некоторое время молча. Вета сказала:

— А ты знала, что у Данилы был роман с Лолой?

— Что-то слышала… Но это было давно, задолго до тебя…

— Но он до сих пор не может ее забыть… Ты знаешь, почему они расстались?

— Почему? — спросила Лида.

— Данила говорит, что у нее было два недостатка. Она слишком много говорила об искусстве и никогда не кончала…

…Лида открыла ключом дубовую дверь. Они вошли в темную переднюю. К ним подбежал Джек, деловито обнюхал, повилял хвостом и побежал куда-то к себе, стуча когтями по паркету. Они вошли в дальнюю комнату. Лида зажгла свет и стала раздеваться.

— Здесь очень тепло. Я, пожалуй, буду спать без рубашки.

Лида полезла под одеяло, ее огромная грудь воинственно вздымалась.

Вета потушила свет, тихонько разделась и пристроилась с краешку.

Вета сразу заснула. Ей снился сон. Ленинградское наводнение. Она в лодке с Данилой. Лодку сильно качает. Но это не страшно, даже приятно и волны — теплые. Данила ее обнимает, и по ее телу разливается истома.

Вета открывает глаза. На нее навалилось что-то большое, белое. Она открывает глаза шире. На ней лежит Лида, тискает ей грудь, а другой рукой ласкает ей промежность.

Вета оттолкнула Лиду.

— Что ты делаешь?

Лида громко задышала:

— Я люблю тебя, Вета. Очень люблю…

Вета ударила Лиду по лицу.

— Не дотрагивайся до меня!

Лида медленно сползла с кровати и заскулила по-собачьи.

— Прости меня, Вета… Прости…

А Вета не могла успокоиться:

— Ты дрянь! Ты извращенка!

Лида перестала плакать и стала молча одеваться. Собрала свои вещи. Вышла в коридор.

В дверях она остановилась и тихо сказала:

— Ты мне наплевала в душу…

Хлопнула дверь.

Вета подошла к окну и отдернула занавеску. Тверская была пуста. Шел сильный снег, снежинки вспыхивали и гасли вокруг электрических фонарей.