Игорь Шагин - Белая полоса

— Подкуривай быстрее: со спичками напряг! — сказал он.

Я быстро подкурил, потом он. Я сделал затяжку, и у меня затуманилось в голове.

— Как тебя зовут? — спросил Раков.

Я сказал, что Игорь.

— Игорёк! — повторил он.

Я сделал ещё пару затяжек — и тут зазвенели ключи и защёлкал замок.

— Шагин, на выход! — прозвучал голос надзирателя.

Я быстро слез, надел туфли, потушил сигарету о туалетную стенку, положив её наверх с краю. И тут открылась дверь в камеру. Мне приказали выйти и встать лицом к стене, широко расставив ноги. Присутствовали два контролёра. Тот из них, кто был дежурным на коридоре, обыскал меня снизу вверх, и с руками за спиной меня повели по коридору, за решётку, по лестнице вверх на второй этаж. Там в противоположной от камер стороне находились следственные кабинеты — небольшие комнаты с одним зарешёченным с улицы окном, крашенными в серый цвет стенами, одним столом и несколькими деревянными стульями. Кабинеты располагались в торце здания. На всю его ширину их было пять или шесть. Меня завели в крайний правый. Там был Полищук и с ним — ещё один человек, в серых брюках и милицейской рубашке, худощавый, с тёмными волосами и лысиной на макушке. По-видимому, это был начальник ИВС. Меня завели в кабинет и сказали сесть на стул. Полищук сидел за столом. Начальник ИВС стоял у окна, с любопытством рассматривал меня и молчал.

— Ну, как тебе тут? — начал разговор Полищук. — Как в камере? Тебя сокамерники не обижают? Небось себе выбрал самое лучшее место!

Я сказал, что разместился на свободном. Разговор-монолог Полищука продолжался недолго, так как буквально через несколько минут начальник ИВС сказал, что ему нужно меня уводить.

— У нас сейчас ужин, — сказал он.

Меня вывели из комнаты, обыскали и потом ещё раз обыскали перед тем, как завести в камеру. Там находились всё те же лица. Сергей уже не лежал свернувшись калачиком, а сидел на подиуме, оперевшись спиной о стену, противоположную двери, и курил. Я смог разглядеть его лицо. Волосы у него были тёмные, на краях с завитушками, лицо угловатое, заострённое к подбородку. Под глазом у него был чёрно-синий фингал. Я поздоровался, протянул руку, сказав: «Игорь». Сергей, подавшись вперёд и поздоровавшись со мной за руку, назвал своё имя. Раков лежал на левом боку, локтем упёршись в подиум, положив голову на ладонь, и карандашом разгадывал кроссворды.

— Кто приходил? — спросил он. — Адвокат?

Я сказал, что был óпер и, видимо, начальник ИВС.

Раков спросил, как он выглядит, и подтвердил, что это начальник ИВС. Затем он сказал пару добрых слов в адрес начальника — видимо, на случай, если тот меня вызовет и будет спрашивать, что говорит Раков. Сергей поинтересовался, спрашивали ли меня о нём и что он, Сергей, говорит в камере. Вряд ли этот вопрос был задан из любопытства — просто так, чтобы поддержать разговор. Каждый понимал, что там, в кабинете, будет рассказано ровно столько, сколько каждый наговорит на себя в камере. Сергей показывал глазами на Ракова и зажимал язык зубами. То же самое делал и Раков, указывая на Сергея. Я в двух словах рассказал, о чём меня спрашивали в кабинете, умолчав про лучшее место.

— Такого обидишь! — посмеявшись, сказал Раков.

Мой рост был под 190 сантиметров, а вес, с учётом потерянных уже, наверное, 10 килограммов, — под 120. Поэтому я себя чувствовал достаточно спокойно. Однако моё спокойствие, видимо, заключалось в том, что у меня ничего не было ни на душе, ни за душой, ни за пазухой…

Я взял свой окурок с полустенка туалета, но Раков протянул мне целую сигарету, положив мой окурок в кулёчек с табаком. Тут в коридоре загремела тележка с бачками.

— Баланда приехала! — быстро подскочив с места, сказал Раков и расстелил на подиуме газетный лист.

Наша камера была под номером 1, и он, видимо, знал, что мы получаем пищу первыми. Раков был уже у двери, когда открылась кормушка, то есть окошко для получения пищи. Он взял и положил на газету три алюминиевые ложки и три куска чёрного хлеба (кирпичика), три алюминиевые миски с пшённой кашей и три алюминиевые же кружки с еле сладким напитком, похожим на яблочный компот. В ИВС кормили хорошо — пищей, которую привозили из милицейской столовой. Поэтому на завтрак можно было увидеть белый хлеб, на обед — борщ с мясом, а на ужин — даже тушёный картофель и копчёную колбасу. Поначалу было поразительно видеть такое в месте, где спички режут лезвием на четыре части вдоль, а табак из окурков перебирают и курят закрученным в газету. Чай в ИВС тоже никогда не давали — только чуть-чуть сладкий компот. Копчёную колбасу я видел только один раз — нарезанную тонкими кусочками и выданную по три кусочка на человека.

Миски и кружки были поставлены на подиум. Хлеб и ложки находились на газете. Раков полез в свой кулёк, который он клал под голову и где хранил кулёчек с табаком и бычками-окурками, и достал оттуда несколько зубчиков чеснока и луковицу.

Чеснок он почистил пальцами, луковицу — черенком ложки, разрезал примерно на три равные части и сказал «Кушайте», пожелав приятного аппетита.

— Приятного, приятного аппетита! — ответили я и сокамерник.

Я не ел уже семь дней, и нельзя было сказать, что я не хотел есть или сейчас ел без удовольствия. Я ел без особого удовольствия. Раков же смаковал каждую ложку и нахваливал начальника. Мой же организм, видимо, уже переключился на резервное питание. И лишний вес служил мне положительную службу.

Ужин прошёл быстро. Мы наскоро поели. Раков стряхнул хлебные крошки, чесночные и луковые очистки в туалет и сложил газету вчетверо. Спустя некоторое время дежурный забрал миски, кружки и ложки. Мы выкурили по сигарете. Раков сказал, что он не может заботиться обо всех, поэтому мы сами должны думать, как доставать сигареты.

— Как с твоих слов получается, что, пока ты на сутках, передачи тебе не разрешены, но если тебя потом оставят здесь, то ты раз в месяц сможешь получать передачи, в которых можно будет передавать спички и сигареты. Также спички и сигареты можно брать у адвоката, но пронести их сюда можно только с разрешения оперóв!

И без того круглый живот Ракова ещё больше стал под свитером выкатываться вперёд. Раков пояснял, что во время операции врач неправильно сложил ему кишки — и теперь в них накапливаются газы. Раков подошёл к двери, повернулся к ней спиной и издал долгий протяжный звук, выпустив воздух. Для того чтобы дежурные, находящиеся под дверью, лучше слышали все разговоры в камере, по всей плоскости верхней половины двери по направлению в камеру была сделана трапециевидная вдавленность рупором на коридор («намордник», «рыцарь»). Звук прокатился по коридору и раздался эхом в его дальнем углу. Видимо, это была внутренняя позиция Ракова, крик души своим покровителям, который он не мог выразить напрямую.