Игорь Шагин - Белая полоса

— Так и было, — сказал Дима и посмотрел на меня.

— Выбирать тебе самому. Но мне говорили, что Опанасенко, если с ним договариваются или он что-то предлагает, а ты держишь своё слово, держит своё. Возможно, тебе на Верховном суде заменят на срок, если ты будешь действовать по первому варианту. Если по второму, может быть или ПЖ или ДС (доследование, дополнительное расследование).

— Нет, — сказал Алексей. — Я буду действовать по второму. Опанасенко мне говорил, что сразу ПЖ не будет.

Последующие несколько дней Алексей составлял кассационную жалобу. Он попросил у меня копию моей касачки и дополнение к ней, чтобы соблюсти форму и использовать в своей кассационной жалобе процессуальные словообороты.

— Пиши своими словами, — посоветовал я.

— Я дуб дубом, — сказал Алексей. — Что-то посмотрю у тебя, что-то напишу своими словами.

— Зря ты ему дал кассационную жалобу, — сказал Дима, когда нас двоих уже вывели в прогулочный дворик, а Алексей ещё следовал. — Он — «курица».

— Может быть, он порядочная «курица», — улыбнулся я. — И ничего выдумывать не будет. А если ему что-то поможет отсюда вырваться, я буду за него рад.

Через две недели Алексей дописал касачку и, когда меня заказали на следственку к адвокату, попросил, чтобы я показал своему адвокату его кассационную жалобу.

— Всё правильно, — пробежав глазами, сказала Елена Павловна и вернула листы рукописного текста.

Когда она уходила, то сказала, что ей сообщили, будто тело убитого Макарова найдено в Крыму.

«Ну и ну!» — не зная, как реагировать, подумал я.

На следующий день Алексей отправил кассационную жалобу.

— Слушай, — сказал он. — Я попросился к тебе, чтобы ты мне помог написать касачку. Ну не идти же мне сейчас к начальнику, чтобы меня отсадили! И отношения у нас хорошие. Буду сидеть, пока не отсадит сам. Вы же меня не выгоняете? — он посмотрел на Диму, потом на меня.

— Мне без разницы, — сказал Дима.

— Но если в камере найдут телефон, то он твой, — сказал я.

— Ты что, считаешь, что я могу сдать телефон, с которого звоню домой? — сказал Алексей.

— И не думал бы, если бы приговор за это отменили. Я бы сам так сделал, если бы мне предложили, — улыбнулся я.

— Ты что, действительно про меня так думаешь? Хорошо, хоть честно сказал, что так думаешь, — казалось, надулся Алексей.

— Я ничего не думаю, — сказал я.

«Ну и ну! — подумал я. — Труп Макарова найден в Крыму».

Через несколько дней ко мне подошёл дежурный и сказал, чтобы я, как только будет возможность, набрал Леонида. В тот же день вечером я ему перезвонил.

— Игорёня, — сказал Леонид. — Какой из себя Макар?

— А что? — спросил я.

— Меня сегодня закрыли в боксик, и там был Макар. Я его так никогда не видел. Он сам подошёл ко мне, сказал, что он — Макар. Что знает, что мы с тобой общаемся, что тебя посадил Фиалковский и что он тут, чтобы помочь тебе.

— Как помочь?

— Откуда я знаю, как помочь?

— Какой из себя этот Макар? — спросил я.

— Бомж, чёрт, в рваных кроссовках и задрипанной куртке. Через каждое слово заикается.

— Макаров не заикается, — сказал я. — И мне сказали, что в Крыму найден его труп.

— Да? Хуйня какая-то. Прокладка мусорскáя! Рассказал, как было. Как ты там? Может, что пихануть?

— Да нет, всё есть. Спасибо, — сказал я Леониду.

— Ну, давай держись. Я на связи, обнял, — и Леонид повесил трубку.

Прошло две недели, и меня посетил Владимир Тимофеевич. Встречи с адвокатом проходили так же: я был одет в оранжевую робу, и меня закрывали в металлическую клетку, но теперь, в отличие от предыдущих посещений меня адвокатом, в кабинете уже не присутствовал надзиратель. Очевидно, от обращений, в том числе других осуждённых и их адвокатов по этому делу, начальнику СИЗО пришлось восстановить законность в части конфиденциальности встреч подзащитного и защитника.

Владимир Тимофеевич задержался, как обычно, ненадолго. Сказал, что о дне рассмотрения в Верховном суде дела информации ещё не поступало. Оставил на столе сигареты и шоколадки. Передал слова поддержки и пожелания от мамы и Оли. И буквально через десять минут мы попрощались. Он направился к двери и сказал, что позовёт дежурного, чтобы меня увели в камеру.

Дверь закрылась, и я некоторое время ожидал в клетке в кабинете. Потом дверь открылась, и в комнату заглянул человек невысокого роста. Он некоторое время через железные прутья решётки всматривался мне в лицо, а потом зашёл в кабинет. Одет он был в чёрную болоньевую куртку — казалось, на несколько размеров больше него, — с капюшоном, обшитым облезлым мехом, торчавшим в разные стороны, чёрные джинсы и поношенные старые резиновые кроссовки советского образца, которые с тех времён я уже не видел ни в магазинах, ни на ногах прохожих. На его глаза была надвинута вязаная чёрная шапочка. Это был Макаров. Он смотрел не на меня, а, казалось, немного в сторону, пряча взгляд.

— М-м-мне ска-зали, что ты тут. М-меня сейчас вы-гонят, — заикаясь, он старался говорить нараспев. — Я с-десь, чтобы тебе п-помочь.

Открылась дверь.

— Что ты тут делаешь?

— М-мне ска-зали, что это м-мой кабинет.

— Вышел отсюда, закройте его в боксик!

Офицер надел на меня наручники, и меня увели в камеру.

Субботу и воскресенье у меня не выходил из головы образ Макарова. Жалкий, казалось даже, несчастный, как выразился Леонид, бомж. Совсем не таким я его видел и знал раньше. За исключением взгляда, глядящего не в глаза, а немного в сторону.

В воскресенье вечером я позвонил Леониду.

— Здорово, Игорёня! — сказал он. — Слушай, ко мне тут Опанас подсылал человечка. Говорит, был по своим делам в СИЗО — дай, думаю, дёрну, узнаю, как я тут и что. Спрашивал, чем помочь. Оставил свой телефон. Я сам охуел. Говорит, Пётр Никитович зла не держит. Обращайся: что нужно, с лагерем может помочь. Игорёня, нас хотят убить. Фу… жара! — И в трубке стало слышно то ли смех, то ли сопение.

— Может быть, они хотят, чтобы я позвонил?

— Позвони, я тебе сейчас дам телефон.

— Я не умею с ними разговаривать, — улыбнулся я, как будто Леонид находился напротив.

— Давай я поговорю.

— О чём?

— Ну, так и так, человек интересуется, чем он может быть вам полезен и что вы могли бы для него сделать.

— Чем может быть ещё полезен, — поправил я Леонида. — Они мне всё, что могли, уже сделали.

— Да хуй его знает, Игорёня!

— Лёня, я им ничего не обещал и с ними ни о чём не договаривался. А суд ты видел сам.

— Всё будет хорошо, родной. Я знаю, что всё будет хорошо.

— Я тут Макарова видел.

— Я уже пробил, что это он.

— А что с ним такое?

— Хуй его знает. Говорят, что его то ли приняли, то ли сам пришёл в России. Там то ли обоссали, то ли выебали и отдали сюда. Привезли, говорят, вот в такой же красной робе, как там у вас, с пакетом в руках и в тапочках.