Игорь Шагин - Белая полоса

В этот же день Кудинова утром увезли на суд, и он не вернулся. Прапорщик Женя забрал матрас и оставшиеся в камере его вещи. Впоследствии Кудинов позвонил Оле и сказал, что его выпустили из зала суда.

Меня несколько дней содержали в одиночестве. Вечером шёл фильм «Особенности национальной охоты», и сюжет об уснувшем на водном мотоцикле генерале напомнил, что у меня в вещах на складе есть «шипучки» — сонные таблетки. Меня не беспокоило расстройство сна, но сонные таблетки были очень хорошим средством для сокамерников, которые, например, ни с того ни с сего за беспокоящей мыслью начинали туда-сюда бегать в проходе между кроватями по камере или до глубокой ночи подбивали на разговоры. В этом случае я предлагал выпить по кружке шипучки, что приводило к расслабляющему эффекту, утешая беспокоящие мысли или разгорячённое воображение. После чего утром каждый был выспавшимся и в хорошем настроении.

И в связи с моими поездками на суд я решил попробовать забрать эти таблетки в камеру.

Утром на обходе я рассказал врачу об имеющихся таблетках и спросил о возможности мне их выдать. Врач ничего не ответил, но сделал себе пометку в тетрадь. А после обеда подошёл к кормушке к камере:

— Когда у Вас это началось? — спросил он. — Назовите точный день.

Я сказал, что ничего не началось, предполагая, что мой вымысел о начавшейся бессоннице впоследствии будет фигурировать в качестве основного доказательства по делу о моей виновности. И в совокупности, помня, как недавно из СИЗО СБУ меня возили на флюорографию в городскую больницу, когда в микроавтобус с этим же врачом со мной сели шесть автоматчиков, а потом отпустили меня одного ходить среди мирных граждан по этажам больницы, и на обратном пути врач меня спросил, мол, как у Вас на душе, и я ответил, что всё в порядке, и врач сказал, главное, чтобы за душой камня не было, — я придумал врачу ответить, что сонные таблетки мне были нужны, потому что я подумал, что у них пройдёт срок годности и что их следовало бы употребить. Сказал при этом, что со сном у меня всё в порядке, и решил с ним больше не разговаривать.

— Хорошо, — сказал врач и ушёл.

Через несколько дней меня разместили с новым сокамерником — Александром Ефремовым. Несколько месяцев назад его из СИЗО-13 перевели в СИЗО СБУ. Саша слышал мою фамилию из СМИ и в СИЗО-13. Я сказал, что тоже с ним заочно знаком. Что мне Руслан Беспечный, его сокамерник в СИЗО-13, который с ним, Ефремовым, сидел полтора года назад, рассказывал, что Саша — один из братьев Башмаков и имеет отношение к «Союз-Виктан», и что он пьёт только эту водку. Ефремов посмеялся, сказал, что он спортсмен и водку вообще не пьёт. А всю водку в камере пил Беспечный, и что он, Ефремов, её специально для него и покупал — чтобы голова не соображала, что писать. А потом про группировку Башмаков и про «Союз-Виктан» ему рассказывал. Саша сказал, что единственная правда во всём этом — что он, как и Башмаки, из Крыма. Но к Башмакам он никакого отношения не имеет. Он бизнесмен.

— Но у каждого — свой бизнес, — добавил Ефремов.

Саша немного рассказал о своём деле — по обвинительному заключению (он уже ездил на суды): что его дело заказное, чтобы дискредитировать Рабиновича (который сегодня, в 2016 году, является членом депутатской фракции Политической партии «Оппозиционный блок» в Верховной Раде Украины восьмого созыва). Ефремов утверждал, что у него в обвинительном заключении написано, что Рабинович ему и его приятелю заказал убить одного бизнесмена, чтобы тот не купил себе телеканал, который хотел, согласно обвинению, приобрести Рабинович. Однако бизнесмен остался жив — отделался тяжкими телесными повреждениями. И по указанию МВД опознал его и его приятеля и написал, что за телеканал в нападении подозревает Рабиновича. Ефремов сказал, что Рабиновича следователи никогда не спрашивали об этом. А он никогда показаний на того не давал. Но следователь сделал такой вывод, будто ему заказал Рабинович. И последний сейчас на свободе, а он, Ефремов, в тюрьме.

— Надо было мне, как у тебя, дать показания на Рабиновича, — улыбнулся Ефремов, — а потом отказаться: пускай бы Рабинович доказывал, что ни я, ни он не виноваты! А этот эпизод они прицепили ещё к одному — к тому, что было, но не так, как написано в обвинении.

Саша рассказал, что по второму эпизоду они приехали к бизнесмену за своими деньгами. Тот достал пистолет, Ефремов перехватил его руку. И бизнесмен три раза выстрелил себе в ногу, а потом выпрыгнул в окно. Я переспросил:

— С какого этажа?

Ефремов сказал, что с первого. Я сказал Саше, что эта версия не очень убедительная для следствия, поэтому, видимо, они и написали всё наоборот: что бизнесмену три раза прострелили ногу и выбросили его в окно. Ефремов же сказал, что версии могут быть какие угодно.

— Тебе же тоже написали, что ты приехал в Киев и, никого тут не зная, организовал банду из ранее судимых уголовников. А ты говоришь, что занимался бизнесом и платил им дань. Ты написал, что дань. А тебе написали, что ты так финансировал группировку. Версии могут быть разные, — продолжал Ефремов. — Но всему нужны доказательства. А я вообще ничего не писал, адвокат ознакомился с делом и сказал: говори на суде так, так и так. И я всё делаю, как мне говорит адвокат.

По удовлетворённому моему ходатайству с теми материалами дела, с которыми я недоознакомился на следствии, в СИЗО СБУ стал приходить ознакамливать меня один из секретарей суда — Паша.

Ему было на вид около 22 лет. Рослый, плотного телосложения белокурый парень в серых джинсах, рубашке и свитере, который в первый же день моего посещения с томом дела сказал, что своей основной задачей видит носить не дело, а шоколадки, приветы и записки от моей жены. И если я дам ему телефон моей супруги, которую — он знает — зовут Оля, то он будет это с радостью делать и навещать меня хоть каждый день, кроме суббот и воскресений; он даже был бы рад в выходные дни, и что он том дела на выходные может брать домой. Правда, он уже узнавал: ни в субботу, ни в воскресенье его сюда не пустят. Я дал Паше Олин телефон, сказал, что записки не нужно, что он всё от Оли может передавать на словах. И что больше, чем четыре раза в неделю, меня посещать не надо.

Пашу действительно не очень интересовало дело. Как-то раз меня привели в кабинет — он сидел за столом и нумеровал листы. Паша поздоровался со мной за руку и продолжил заниматься этой работой. Потом он несколько раз туда-сюда листал том, проверяя нумерацию, и, выяснив, что пропустил один лист, некоторое время ломал голову, что же делать. Потом он аккуратно этот лист вырвал.

— Тут нет Вашей фамилии, Игорь Игоревич, — сказал он. Потом: — О, блин, тут же видеокамера! — и посмотрел на потолок, в угол комнаты. Потом порвал лист на коленях на мелкие кусочки и высыпал их к себе в карман. Потом ещё некоторое время доставал между сшитыми листами обрывки вырванного. Потом нажал на кнопку, вызвал дежурного, чтобы тот со мной посидел, пока я читаю дело, и отправился в туалет — очевидно, выкинуть из кармана в унитаз кусочки листа. Через несколько минут вернулся с мокрыми руками, как будто оправил свои нужды. И, когда дежурный ушёл, сказал: