Леонид Шорохов - Володька-Освод

Через год на трассу будущего канала двинулись десятки передвижных механизированных колонн. Двенадцать лет шла напряженнейшая, беспощадная битва с природой. Мешал проклятый хребет, мергелистыми, стометровой толщины буграми перекрывший будущую водяную артерию.

В год, когда Володька накрыл сложенные из жженого звонкого кирпича стены своих будущих хором купленными по дешевке бракованными пустотками (уж он-то хорошо знал, какие они бракованные, — бракованные, те пошли на государственные четырехэтажки), в тот счастливый для Сагина год хребет наконец уступил напору непреклонной человеческой воли и силе техники. В канал пошла вода. Акдарья резко обмелела. Обнажились острова, прежде бывшие песчаными косами. Извечные садки и нагулы сазаньей молоди оказались поверх воды. Основная масса рыбы скатилась в ямы. На прежде судоходной реке возникли десятки перекатов. Вода резко посветлела. Акдарья начала чахнуть и хиреть.

Этот год Володька блаженствовал. Очумевших сазанов можно было черпать из ям бреднями, как из обычного садка. Одно было плохо — сазаны упали в цене. Впрочем, Володька возмещал потери количеством пойманной рыбы.

Изобилие продолжалось и год, и два, и Сагин не шутя уверовал, что такая райская жизнь будет длиться вечно. На третье лето волшебной сказке пришел конец. За два года беспощадного лова сазан был чуть ли не весь истреблен. Возобновления рыбьего стада не последовало — негде стало нереститься. Вдобавок, на сазаний народ напала еще одна беда. В озера и верховья Акдарьи был завезен малек удивительной рыбы, обитавшей только в глинистых, тяжелых водах рек Великой Китайской равнины. Трансплантированный в Среднюю Азию, он был на диво живуч (сутками мог обходиться без воды), необыкновенно вынослив и прекрасно приспособлен к любым превратностям житейского коловращения.

Заморская рыба умела ползать на брюхе по илу и мокрой траве, как добрая змея. Собственно, по виду она и походила на самую настоящую рептилию. Словно принюхиваясь, выдавалась вперед узкая щучья морда, бусинки глаз моментально схватывали малейшее колебание камыша. Удлиненное черное туловище, казалось, состояло из одних мышц, широкий плавник охватывал спину и брюхо диковинной рыбы. Зверь умел подпрыгивать и кусаться, как дикий кот, острые акульи клыки торчали в разные стороны из хапужистого рта. Позади клыков помещался второй ряд зубов, устроенных наподобие сапожной щетки.

Изучавшая зверя местная наука решительно утверждала, что этот подводный, надводный и болотный тигр в душе вегетарьянец. Ведь в реках Китая он жрал в основном всяческую водяную растительность — водоросли, кугу, молодые камыши, не брезговал и тиной. Впрочем, остряки склонялись к мнению, что зверь сидел на зеленой диете исключительно за неимением собратий, заблаговременно съеденных самими китайцами, но мало ли чего не болтают в научных кругах.

Сама наука предполагала, что разведенный в надлежащем количестве и запущенный в канал зверь оправдает затраты на свое разведение, подвизаясь в качестве водяного санитара. Доктора рыбьих наук ждали, что трансплантант будет под ноль подчищать всякую зеленую ненужность, за год превращающую водную магистраль любой ширины в бурое болото.

Несколько десятков тысяч купленных на валюту мальков мирно резвились пару лет в спокойных, затхлых водах искусственных озер. Но до того, как начал действовать отводной канал, река имела буйный, неукротимый нрав. В один из тех годов, когда солнце греет землю на тысячную долю процента сильнее, чем обычно, весна пришла в долины на месяц раньше срока. Резко потощали ледяные языки, и Акдарья, приняв в себя огромные массы ледяной воды, взбунтовалась и вышла из берегов.

Дамба вокруг озер была прорвана. Чужеземный зубастый и клыкастый подрост ушел в реку. Три года о нем ничего не было слышно. В год, когда новый канал поделил Акдарью на две реки (одну, текущую, как ей и было положено, к морю, и другую, текущую в степь), рыбакам начала попадаться необыкновенная рыба. Она была на диво стандартна и потрясающе прожорлива. Наука, потерявшая в размытых озерах объект исследований, тотчас узнала в черном страшилище свою беглянку. Это и был знаменитый впоследствии гидроголов.

Где-то там, за кордоном, на скудных речных пастбищах Китая, он, может быть, и вкушал борщ из тины и жаркое из осоки, но в Акдарье, к несчастью, еще водилась рыба. Эмигрант принялся исправлять ошибку природы со всем пылом завзятого хунвэйбина. Он ел все подряд и всех подряд. Из реки за год исчезла почти вся рыбья молодь. Сазаний род, покачнувшийся и поредевший в беспощадной конкуренции за воду со всемогущим хлопком, на сей раз начисто проиграл схватку. Гидроголов повел борьбу за тотальное истребление сазана. Куда там было тягаться изнеженному акдарьинскому сибариту с зубастым маоистским последователем.

Развеялась как дым былая сазанья слава. По мрачным потаенным затонам да в глубине коряжистых ям еще держались чудом уцелевшие полупудовые счастливцы, не рискуя уже выскакивать на вольный речной простор для веселой сазаньей игры. От акульих клыков гидроголова их спасала только величина. Впрочем, истребив вокруг себя все, что только поддавалось истреблению, гидроголов переключился на каннибализм. Видимо, веселое это занятие больше соответствовало потребности его натуры, чем скучливое пережевывание травки.

Сазана почти не стало. Цены на него резко подскочили. Они почти уравнялись с ценами на мясо. За пятикилограммовую рыбину давали десятку. Дефицит немедленно вызвал повышенную потребность. Сазана начал есть тот, кто всю жизнь брезговал рыбой. Копченый персонаж Красной книги на праздничном столе стал необходимой приметой принадлежности едока к истеблишменту.

У Володьки заметно прибавилось работы.

Жизнь Сагина после получения им форменной фуражки сильно полегчала. Подколодный дружок рыбинспектор только скрежетал зубами при виде Володькиного служебного глиссера, но сделать ничего не мог (ворон ворону глаз не клюет, контора контору не кушает); пришлось делить Акдарью пополам.

А моторка у Сагина действительно завелась важнецкая. Когда списанный за негодностью с досаафовской базы катер приволокли на спасательный пост, Володька только тихо ахнул. Здоровенное алюминиевое корыто, верой и правдой служившее армейскому обществу доброе десятилетие, имело устрашающий вид. Оно было изношено до последнего предела. Половина заклепок выпала, борта усеяны вмятинами так, словно глиссер густо обстреляли из крупнокалиберного пулемета, ветровое стекло отсутствовало, банки выдраны с мясом, подвесной «Вихорек» состоял из пробитого бензобака и ржавых кронштейнов крепления, все остальное было раскулачено.