Петер Ярош - Визит

— А следы есть? — спросил Петрин.

— Точно маком насыпано. Большие.

Когда они пришли к краю картофельного поля, миновав ручей, они стали подниматься вверх по лугу. Оглядели последние картофельные борозды, в которых почти все клубни были выворочены, и вдруг в бороздах что-то зашевелилось.

— Да ведь это Эминко! — закричал Леник, у которого были самые острые глаза.

— Что это он там делает? — спросил Петрин.

— Не видишь, что ли, штаны придерживает.

Все засмеялись. Эминко встал посреди борозды, привел себя в порядок и закивал им, а потом подошел.

— Все тут перепорчено, — сказал Эминко.

— А ты что же, не мог в кустах облегчиться? — накинулся на него Петрин. — Кабаны почуют, тогда ищи их…

— Да нет, я все землей присыпал, не бойся, — сказал Эминко.

— Ну, смотри.

— Ладно вам, мужики, — вмешался Палицан, — пора становиться по местам, солнце зашло… Кабаны будут спускаться по этой долине или придут справа от Реписк… Троим надо здесь остаться, а троим — подняться вверх, на Шлемпеш, чтобы перерезать им дорогу в Маркушеву долину… Кто останется здесь?

Никто не отозвался.

— Ну, делитесь, — торопил Палицан.

— Подели ты, — сказал Леник.

— Пожалуйста, — согласился Палицан. — Я буду чуть повыше, Эминко останется здесь, Леник пойдет за ручей… А вы втроем, — он показал на Ярнача, Пуллу и Петрина, — заляжете по ту сторону хребта…

Все разошлись по местам. Они прошли шагов сто, когда Ярнач сказал Пулле и Петрину:

— Опять он послал нас на худшее место.

— Да кто знает, — засомневался Петрин. — Никогда наперед не угадаешь…

Никогда наперед не угадаешь, откуда что вылезет на тебя из темноты, подумал Петрин, лежа на толстой куртке под кустом возле дороги. Он лежал на спине и считал гаснущие звезды. На востоке посветлело. Солнца еще не было видно, но там где-то над горизонтом чувствовался уже новый свет, новый день. Петрин улыбался. Было ему легко на душе, спокойно на сердце, как никогда. Он не боялся ночи, которая уходила, не боялся дня, который еще не наступил. Ни с того ни с сего у него появилось чувство, будто он только что народился на свет. Вот такой, как он есть. Вместе с сапогами, курткой, шапкой на голове. Так и родился из самой земли. Точно он вылупился вот тут вот, в канаве возле дороги. Он сел, посмотрел в канаву и почувствовал, как там в полутьме шевелится трава. Он протянул руку и с нежностью погладил траву, точно этим прикосновением благодарил материнское лоно. Ему стало еще радостнее. Так, что петь захотелось. И он даже стал мурлыкать какую-то мелодию, но остановился. Глубоко вздохнул, потом задержал дыхание, и тогда только в голове его появилась лохматая мысль: сегодня я в первый раз убью человека! Он выдохнул воздух, расслабился, ему не было ни грустно, ни жалко. Не хотелось ни плакать, ни смеяться. Ему не было стыдно, и не гордился он ничем. И дрожи никакой не было, и напряжения… Чувствовал он себя нормально, естественно…

Он встал, поднял с земли свою куртку, оделся. Подошел к краю шоссе, стал на колени, опираясь руками об асфальт. На минуту даже приложил ухо к асфальту и прислушался. И когда встал, то подумал: уже недолго! Он поправил автомат на плече и ладонью ощупал гранаты на поясе. Потом посмотрел вверх на высокую скалу, но там было тихо. Он обошел скалу и стал подниматься на нее по более пологому склону.

Он осторожно шел по камням, старался не споткнуться и не соскользнуть вниз.

— Ты, что ли, Петрин? — окликнул его голос Гвоздяка.

— Я, не видишь?

Потом подошел к Гвоздяку, рядом лежал Марицин. Он курил, прикрыв сигарету шапкой.

— Ляжешь тут рядом с нами? — спросил Марицин.

— Нет, пожалуй, поднимусь повыше.

— Ну что, слышал что-нибудь? — спросил Гвоздяк.

— Они будут очень скоро. Надо приготовиться и не бояться, — сказал Петрин. Он хотел подняться еще выше, но остановился. — Тебе уже приходилось убивать кого-нибудь? — спросил он Марицина.

— Нет, — ответил Марицин.

— А тебе? — спросил он Гвоздяка.

— Нет, а почему ты спрашиваешь?

— Так просто, — ответил он. — Так просто, — повторил он. — Сегодня нам без этого не обойтись…

Они молчали, и он стал подниматься. Он успел уже пройти метров пять, когда услышал голос Гвоздяка.

— А ты, ты убивал?

— Так же, как и вы, — ответил он не оглядываясь.

Наверху, на каменистой площадке, было виднее. Он поглядел вокруг, поглядел на дорогу и потом поднялся на скалу. В тридцати метрах под ним Гвоздяк и Марицин что-то говорили. Слов он расслышать не мог, да и не старался. Стоя неподвижно, он смотрел на небо, проникая взглядом в его бесконечность. Солнце показалось из-за гор так внезапно, что он даже вздрогнул. Он сел, минуту смотрел на все ярче разгорающуюся зарю, потом отвернулся. Начинался день.

Он подумал: вот бы поспать здесь, на утреннем солнышке, а когда сойдет роса, пойти бы на поляну за ягодами, вот бы!.. И в это мгновение шум с дороги стал приближаться. Он посмотрел на тех двоих внизу, а они на него. Они кивнули друг другу. Приготовили автоматы, гранаты. Стиснули зубы, прищурились и стали ждать. Когда появился первый танк, они будто окаменели. За танком — грузовик с солдатами. За ним еще грузовики… Ребята действовали одновременно. Сперва каждый бросил по три гранаты, потом все они начали стрелять. Танк продолжал свой путь, три грузовика остановились. Выстрелы, крик, рев, боль. Все это ерунда, потому что страх сразу же проходит. А он-то боялся, а он-то боялся…

Петрин вздрогнул только тогда, когда услышал автоматную очередь, и стал снова бросать гранаты. Бросал и думал: сколько я их уже убил? Двоих, троих, десятерых? И тогда совсем рядом, внизу, громким голосом заревел Гвоздяк. И сразу же за ним Марицин. Он посмотрел в их сторону. Они неестественно лежали друг на друге. Они еще дышали и подергивались в судорогах… И он подумал: а скольких они убили? Одного, двоих, троих, десятерых? Внизу на дороге свирепствовал огонь. Огонь лизал свастики. И свастики превращались в прах. Люди ползали по земле в лужах крови. Некоторые перешагивали через мертвых и бежали под скалу. Мертвецы лежали и под скалой… Мои мертвецы, подумал он, мои первые мертвые враги…

Тогда что-то клюнуло его в плечо. Сначала ничего, только прикосновение, потом боль, кровь, крик. Он выпрямился и покачнулся. Автомат вырвался у него из рук и упал со скалы. И он бросился бежать. Он бежал и плакал от боли в плече. «Ой, плечо!» — кричал он, держась за плечо здоровой рукой. А боль все усиливалась. И он продолжал кричать: «Ой, плечо, плечо!»

Ой, плечо, плечо! — подумал Петрин, вытянувшись под кустом, опираясь на левый локоть и левое плечо, в котором появилась боль. Болит уже почти тридцать лет и будет болеть до самой смерти, подумал он, но его это не огорчило. Даже наоборот — он усмехнулся в усы, довольный, что живет и что болит у него только это плечо. Он посмотрел на Ярнача и Пуллу, которые с ружьями за плечами шли в темноте по зеленому лугу, дошли до самого гумна и там укрылись. Никогда в жизни кабан не подойдет к этому гумну, подумал Петрин, снова усмехаясь, потому что представил себе Ярнача и Пуллу, как они стерегут кабанов и не дождутся их. И ему было весело под кустом. Ему весело было не только теперь, вот уже почти тридцать лет было ему весело. И теперь радовало его то, что он лежит под кустом, ждет кабана, что он опирается о плечо, которое болит, что Ярнач и Пулла спрятались за гумном и, скорее всего, прождут там зря. Ему нравилось радоваться. И без этой радости, которую он лелеял в себе, он, наверное, не знал бы, как и жить. Это началось у него в ту минуту, когда он бежал по лесу, раненный в плечо, и таким он останется до конца! Сейчас он подумал, что если кабаны минуют гумно, то они, скорее всего, пойдут прямо на него. Он взвесил на руке ружье, ему показалось смешно, что придется стрелять. И он слегка пожал плечами. Для того, кто стрелял в человека, хотя и врага, любой другой выстрел смешон. Так, чепуха, развлечение. Если бы было можно, он бы даже вслух рассмеялся. Но нельзя, зверя можно напугать. А те двое за гумном, те свалят все на него… Он задержал дыхание, стал прислушиваться. И совсем близко услышал серну. Он вздохнул и снова задержал дыхание. Потом напряжение спало, и он улегся поудобнее. Звезды блестели над его лысой головой. Один, два, три, четыре, пять. Да, он убил пятерых. Пятеро вывалилось через борт грузовика на землю. Но тот, кто прострелил ему плечо, тот, по всей вероятности, остался жив. Если только кто-нибудь другой, позднее… И он снова улыбнулся. Давняя картина снова была у него перед глазами. Точно немой фильм, воспоминания кадр за кадром проходили перед его взором. Люди на грузовике корчились, падали, снова выпрямлялись, а потом один за другим переваливались через борт и головами вперед падали на землю. Да, точно в хорошем немом фильме… Он прищурил глаза, и звезды засияли ярче. Ему захотелось вдруг встать, потянуться, достать хоть пять звезд и подкинуть их на ладони. Но он остался лежать. Из-за леса, из-за черных скал вынырнула луна…