Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

Такая глубина, такая пронзительность…

Отнесла конверты на почту, и стали ждать.

Первый ответ пришел через два месяца из «Огонька». Потом – из «Дружбы народов». Дальше не помню в каком порядке, но ответы были одинаковые, словно писал их один и тот же человек, если эту канцелярскую крысу можно назвать человеком. Нигде ничего не поняли, не вчитались, не прониклись. И снова я плакала, но если от слез, вызванных стихами великого поэта, кожа на лице приобретала детскую бархатистость, новые слезы обжигали злее кислоты, а каково было душе? Ну ладно я – советская женщина может вынести любые оскорбления и удары, но Есенин – тончайшая и ранимейшая натура. Не знаю, что бы с ним было, если бы я половину этих писем не сжигала. Журналы выставили перед нами железобетонные стены с дрессированными псами в каждой амбразуре. Отнесла рукопись в издательство. Через три месяца получили рецензию. В чем только его не обвиняли, у меня сил нет повторить эти слова, но одну формулировочку все-таки процитирую: «поэт Мещерский активно проповедует потребительское отношение к женщине». Верные наследники Бухарина чуть ли не слово в слово повторяли его злые заметки. Озлобленная бездарность монотонна, как таежный гнус. Я пошла в магазин и купила книжечку этого рецензента. «Луна – целина… ГРЭС – прогресс… Фидель Кастро – лекарство» – даже Маяковский лучше писал. Но Есенину от этого не легче. У него ни прогресса, ни революционеров. Он еще в ранних стихах сказал о них самое главное в поэме о Ленине, который не был для него иконой: «Еще суровей и угрюмей они творят его дела».

Из второго издательства облаяли еще злее. Круговая оборона. Если ты не член Союза писателей, все печатные органы для тебя закрыты. А чтобы стать членом, надо издать две книги. Словно после тюрьмы: на работу не берут потому, что нет прописки, а не прописывают потому, что не работаешь. Это теперь – накопил денежек и печатай любую графоманию. Желание, в общем-то, понятное. Каждому хочется увидеть свои творения изданными. Но советский графоман после долгих лет унижений удовлетвориться этим уже не может. Ему обязательно надо и узаконить свои отношения с музой. Как бабе штамп о замужестве в паспорт поставить, так и ему – членский билет получить.

Мы с Есениным о новых порядках узнали уже здесь, в больнице. И он придумал подходящие к ситуации правила для вступающих в Союз писателей. Поскольку изданная книга говорит только о способностях автора добывать деньги, предъявлять ее в приемную комиссию нет смысла. Основным критерием приема разумнее считать поведение автора. Например, омский поэт Аркадий Кутилов вышел на площадь с портретом Брежнева на груди, вставленным в сиденье от унитаза. Сразу видно, что это настоящий поэт. Его не только в Союз принимать, но сразу же и звание народного поэта России присваивать надо. Для тех, у кого талант поскромнее, можно взять за основу попадание в вытрезвитель. Десяти посещений вполне достаточно. Непьющим поэтам, бывают, наверно, и такие, вытрезвители можно заменить на две гонореи или один сифилис. А если он непьющий импотент, тогда пусть не обижается, а подает заявление в секцию поэтов-переводчиков или литературоведов, туда можно принимать и по количеству печатных знаков.

Есенин отослал эти соображения в секретариат. Ответа пока еще не получил.

Но это я вперед забежала, чтобы отвлечься от тех беспросветных дней, когда великий поэт не мог напечатать ни строчки.

Мне передавали, что Катаев где-то рассказывал, как Багрицкий предложил Есенину пари – кто быстрее напишет сонет на заданную тему. Мой был пьяненький, иначе бы не ввязался в дурацкий спор. Согласился и проиграл. Катаев земляк Багрицкого, он и рассказывал, чтобы показать, какие одесситы гениальные. Неглупый вроде человек Катаев, а главного не понимает: талантливый стихотворец сумеет написать заказной сонет за десять минут, но рукой великого поэта водит не господин, а Господь.

Не может Есенин писать ни о Фиделе, ни о Патрисе Лумумбе, ни о Джавахарлале Неру.

Он даже статью набросал, но так и оставил в черновике, какой смысл перебеливать, если ни одна редакция не примет.

Кстати, санитар, ты знаешь, кто изобрел радио? Итальянец Маркони или русский Попов?

Не знаешь.

И я не знаю. Ладно, пусть будет итальянец, от нас не убудет. Но паровоз – это наше, российское. Даже если вся просвещенная Европа начнет возражать – все равно первенство не отдадим. Мы его аж два раза изобрели. Сначала отец и сын Черепановы соорудили громадную железную махину. Потом советские писатели, в некотором смысле тоже крепостные, как и Черепановы, придумали свой литературный локомотив. «Паровозом» в графоманских кругах называлось творение, перед которым открывался издательский шлагбаум. Писались они и стихами, и прозой в деревнях и в столицах. В неразвращенной и наивной глубинке подобного добра штамповалось даже больше, чем в ловком и блудливом центре. Но не будем глумиться над паровозиками, пыхтящими по игрушечным рельсам детской железной дороги, проложенной в городском саду какого-нибудь Новостаробакланска, и над «паровозишками», снующими по узкоколейкам местного значения – какой с бедолаг спрос. Давай лучше пройдемся вдоль главной магистрали и заглянем в депо.

Сколько времени лежит? И не станет смердеть! Потому что – Блок! И ничего зазорного, что на обочине.

А по рельсам – на призывный зеленый свет:

У возницы руки заняты вожжами, у шофера в руках руль, у машиниста «паровоза» выбора нет, его дорога определена рельсами, ему и за винтовку можно схватиться. Только не вперед он летит, а в тупик. Заблудился. И народ, глядя на эту гонку, запел: «Поезд едет, рельсы гнутся, под мостом попы смеются…»

Железные паровозы стали литературными. Но буквальное совпадение вовсе не обязательно. Для создания «паровоза» предпочтительнее другие материалы. Не будем лишний раз тревожить прах вождей. Набило оскомину. Сотни витий громоздили из их биографий и библиографий свои шедевры. Но «паровозы» с вождями на тендере самые примитивные, такие сочинялись, когда автору очень хотелось опубликоваться или требовалось срочно замолить бытовые грешки.

Похожего класса и проходимости сооружались «паровозы» о партии с комсомолом. Особо циничные сочиняли:

Кто-то ложился под комсомол, а кто-то и клал на него. Но не письменно. У Войновича, например, комсомол – не единственный друг, водились кореша и противоположной ориентации, которые в трудное время помогли «слинять за бугор», Однако и он на всякий случай напевал: