Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

Вроде и не спрашивал. Отвечать было необязательно. Да и не ждал он ответа. Мудрый старик. Впрочем, старик ли? С натяжкой можно сказать, что в отцы ей годится, но смотрит-то совсем не по-отечески. По-мужицки смотрит. Только в отличие от других стариков не заискивая, без пугливой похоти тайного страдальца. Смело смотрит, и эта смелость ничуть не коробит ее.

– Говорили, что у самой неплохо получается?

– Кто говорил?

– Да уж не твой, конечно. От твоего не дождешься, чтобы он другого поэта похвалил. Соколов распинался.

– Боюсь, что вам не понравится.

– А ты не бойся. Думаешь, старый пень замшел совсем?

– Да какой же вы старый.

– Уговорила, допустим, зрелый. Но не перезрел. Так что добро от дерьма отличить способен. Давай граммов по пятьдесят примем: тебе для смелости, а мне для чуткости – и в бой.

Слушал хорошо. Умно, словно зазывая. Увлеклась и еле заставила себя остановиться. Замолчала, и сразу же выползла на лицо глупая извиняющаяся улыбка. А чего, собственно, извиняться, если видела, что стихи дошли. И все равно. Переволновалась. Он молча плеснул в стаканы. Выпила, заела печенюшкой, пододвинула пачку на его край стола.

– Простите за несерьезную закуску, постараюсь исправиться.

– Ничего, я и рукавом могу. А ты молодец. Честно признаюсь – не ожидал.

– Спасибо, – пролепетала и почувствовала, что краснеет.

– Мне-то за что? Когда Соколов захлебывался, я не очень-то верил. Хвалил, чтобы твоего уесть. Хотя и твой хорош. Диву даюсь порой, как они терпят его. Но речь не об этом, – помолчал, усмехнулся каким-то мыслям. – Удивила. Озадачила и порадовала.

– Боялась, что вам не понравится. Уверена была…

– Догадываюсь, что ты обо мне думала.

– Ничего плохого. Просто привыкла, что мужчины не воспринимают мои стихи.

– Или воспринимают совсем не так, – опять угадал не сказанное. – Прости, но мужицкий взгляд на бабу довольно-таки примитивен.

– А как его изменить?

– Эка чего захотела! Терпи. Натуру все равно не переделаешь. Дело в том, что все наши пустобрехи привыкли жалеть своих выдуманных героев. За это больше платят, и почету больше. А на самом деле они в первую очередь жалеют себя. А ты себя не жалеешь.

– Как-то не задумывалась об этом.

– Знаю. Иначе бы и стихи другие сочинялись. Ох, и нелегкая дорожка у тебя впереди.

Вскинув глаза, сразу же отвел. Потянулся за папиросой. А рука-то подрагивала. И этот туда же. Да не совсем. Видела, что этот унижаться не станет. Не привык. Знает свою силу. Не одна, поди, слабела под его взглядом, а потом делала вид, что не может понять, как все случилось. Глупые наивные притворщицы. Все очень просто. Даже если бы лауреатом не был, пусть даже слесарем-сантехником, хотя такие в любой ситуации становятся кем-то. У прирожденного вожака даже запах особенный, и любая самка в стае чувствует это. И сочтет за честь. И горло перегрызет всякой сопернице. От такого бы и она не испугалась родить. Всплыло откуда-то из самых недр. Представила. Даже озноб прошиб и голова закружилась. А истолковать в свою пользу поведение мужчины совсем нетрудно. Явно уж не простое любопытство вело его в дом к женщине, возле которой образовалось пустое место. Надломленно пустое. К такой пустоте можно придумать массу определений, и все они будут в ее пользу; хотя и польза – понятие относительное; но любое из них можно истолковать в ее оправдание. Остается протянуть руку и взять желаемое. Упиться блаженным наслаждением мести. Вспомнила, как терзал стыд на лестничной площадке, как мерзла и сгибалась под самодовольными взглядами в чужом подъезде, пока «домработница» распивала чаи с ее женихом. Примите, многоуважаемая Вера Петровна, искреннюю благодарность от всего сердца. Да что там сердце, от всего тела, молодого и красивого. Такая благодарность, пожалуй, чувствительнее будет. Заслужили. И Поэт заслужил. Его тоже не мешало бы отблагодарить за все «собачьи вальсы», собачьи свадьбы и ее собачьи права при нем. Почему бы не сделать шикарный жест, коли ситуация позволяет, которую, кстати, не она создавала, сам готовил, старательно и долго. А ей остается только руку протянуть. Отомстит, да еще и пользу поимеет. И не надо будет опускаться до просьб. Такой мужик сам все сделает. Умеет взять, но и дать не забывает. Не случайную безделушку, а именно то, что ей нужнее всего. Ни слепым, ни глухим он прикидываться не станет, хотя бы из уважения к себе. Все сделает. Остается только руку протянуть. Ничего не мешает, ничего не сдерживает. Даже риска обжечься нет. А рука не слушается. Значит, все-таки сдерживает. Что-то или кто-то? Но уж никак не «домработница». К ней – ни намека на жалость. Лишь сожаление, что не будет возможности обрадовать ее подарком, придется утешаться местью в одиночестве. А вот Поэту можно высказать все в лицо, но начать обязательно с того, как лауреат слушал ее стихи. Высказать и посмотреть, куда денется его самомнение. Интересная сцена могла бы получиться. Шекспировская, можно сказать. Остается протянуть руку.

– Засиделся я. Пора, однако, и честь знать. Пойду, пожалуй.

Но не уходит. Сидит. Ждет.

– Ничего не поделаешь, надо так надо, – сказала как бы автоматически, скрипучим голосом, чуть ли не против своей воли, но сказала, и легче стало на душе. – Спасибо, что зашли, и за теплые слова спасибо, вы и представить не можете, что они для меня значат, особенно сейчас.

– Догадываюсь. – И внимательно посмотрел в глаза.

Возле двери, уже в пальто, он все-таки не удержался, обнял. Царапнул щетиной. Губы неторопливые и неожиданно мягкие. Но это был уже дружеский поцелуй, диетический. Щекой на него не ответишь.

– Хорошие у тебя стихи. Я это всем буду говорить.

Проводила, вернулась на кухню. Зацепилась взглядом за взбухшую штукатурку под окном, нажала на нее пальцами, и по штукатурке разбежались трещины, взяла нож и легко счистила большое пятно от пола до подоконника. Подмела мусор и вроде как успокоилась. Потом, полюбовавшись испорченной стеной, намочила тряпку и протерла пол. Не придумав, чем бы еще заняться, села допивать коньяк. Растягивала по глоточку, боялась, что быстро кончится и перестанут звучать слова лауреата. Посмеиваясь над былыми сомнениями, она с удовольствием внушала себе, что стихи не могли не понравиться. Без всяких там колдовских чар, которым оба сумели не поддаться. И молодцы. Хотя вирус проник и всякое может случиться. И снова путаница в голове и смятение в душе. А стихи ли? Может, все-таки?…

В таком состоянии самым лишним предметом был дверной звонок. Ему бы молчать, притаиться до утра. Но сработал, подлец. Рявкнул. Первое, что подумала, – неужели вернулся. Шевельнулась досада – ни к чему это, не стоило бы, не теперь – но шевельнулась безвольно и даже обреченно. А когда увидела на пороге Поэта, следом за испуганным удивлением сразу же подкатила тяжелая волна раздражения – кто угодно, только не он…