Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

– Про Демьяна Бедного забыл.

– Будь твоя воля, ты бы Демьяна вычеркнул, а на его место поставил бы Вознесенского.

– Вычеркнул бы и заменил Цветаевой. А Вознесенский с Евтушенко свое место сами займут, ты за них не переживай.

– Я и не переживаю. Эти займут все, что захотят, но речь-то не о них. Речь о нашей прекрасной хозяйке. Чувствуется поэтическая школа, и жизненная – тоже…

Чтобы намек не затерялся и дошел до адресата, он сделал паузу, но Юра воспользовался ей по-своему:

– Прочти еще.

Взгляд ее скользнул по хмурому лицу Поэта.

– Как-нибудь в следующий раз.

– Уважь товарищей. В газету нашу это не возьмут, даже предлагать бесполезно. Увы. Столичная школа. Провинциалки на такие откровения не способны.

– Я, между прочим, родилась и произрастала в районном центре с населением в семнадцать тысяч.

– Казна! – выговорил Поэт, подал наконец-то решающий голос.

– Не поняла, какая казна?

– Семнадцать при игре в «очко». Если на руках семнадцать, больше брать не разрешается, сиди и жди, когда банкомет наберет себе, почти не рискуя.

– Ну и что?

– Ничего. Банкомет выиграл, а сидящий с казной на руках проиграл.

– А при чем здесь ее стихи? – спросил Юра.

– Поэзией там и не пахнет. Помните у Есенина «истекающую суку соком»? Конечно, для кого-то и «собачий вальс» гениальная музыка, но меня увольте.

– Есть там музыка, – возразил Юра, но не очень уверенно.

– И на собачьих свадьбах есть любовь, – усмехнулся Поэт и налил себе вина.

Но пьяным-то он не был. По крайней мере понимал, что говорит и для кого. Соколов попробовал вступиться за ее стихи. Так знал ведь, что капризный гений не умеет менять собственного мнения, но своего добился, разозлил. Хорошо еще Юра догадался перевести разговор на новоселье. Дом с обещанной квартирой наконец-то сдали. Через неделю-другую можно переезжать, но надо будет на чем-то «кушать», на чем-то спать и на чем-то писать. Он предлагал Соколову пройтись по знакомым начальникам, и обязательно найдутся списанные, но вполне приличные столы, стулья и кровати, сам он пообещал позаботиться о транспорте. А то, что Поэт не в состоянии добыть необходимую мебель, сомнению не подлежало: ни денег, ни способностей договариваться с завхозами.

Прощаясь, Соколов церемонно поцеловал ей руку и сказал:

– В твоем случае абсолютно согласен с Юрой. Гениальные стихи. Ты все-таки не поленись, отбери штук тридцать, может, что-то и проскочит в нашей «сплетнице».

За стихами явился к ней в библиотеку на другой день, будто не мог сообразить, что даже при желании не успела бы подготовить подборку. На всякий случай запасся и вторым поводом для визита.

– Я подсуетился с утра и добыл для вас письменный стол.

– Так быстро? – изумилась она.

– Прошу запомнить: Соколов на ветер не бросает слов.

– Даже в рифму.

– Баловство. Если бы не ленился записывать, на солидный том хватило бы.

– Так не ленись.

– Я не настолько самовлюблен, чтобы каждую свою строчку считать достоянием литературы. А стол подвернулся прекрасный. Двухтумбовый, массивный! Полировка чуток поцарапана, вот и списали нам на радость.

– Всегда мечтала о собственном письменном столе, и чтобы обязательно массивным был. Прямо как по заказу. Спасибо огромное!

– Одна тумба тебе, другая ему. А при желании на этом столе можно и другим творчеством заняться.

Понимала, что надо одернуть остряка, обозначить границы, видела, как стрельнули сощуренные глазки, но стол и вправду был давней мечтой, обрадовалась новости и подыграла от благодушия.

– Спасибо за подсказку. Обязательно попробуем, а сразу после этого каждый за свою тумбу и, пока от греховной столешницы излучается энергия любви, торопливо переливать ее в бессмертные строки.

– Лепота! А я, олух царя небесного, сомневался, когда шел опохмеляться к этому прощелыге, разговор-то о столе случайно возник, но с похмелья оно иногда и ловчее срастается. Мы же с Юрой вчера и в кабачок заглянули. Вы-то как? Сильно поцапались?

– С чего ты решил?

– Все к этому шло.

– Значит, заблудилось.

– Что заблудилось?

– А что шло?

– Да ладно, будто я гения нашего не знаю. Не переносит, когда восторгаются другими, его сразу клинить начинает.

Она так и не поняла, кто пообещал двухтумбовый стол, зато не осталось сомнений, зачем явился Соколов – подробностей захотелось. Но сделала вид, что ничего не случилось.

– Помог мне убрать посуду, и спать легли.

– Даже помог? – Он хитро усмехнулся, потом опустил руку в потертый портфель и выставил бутылку вина. – Подлечиться не желаешь?

– Я никогда не болею, это вы, мужики, придумали себе повод пьянку продолжить.

– Неволить не в моих правилах, но стакан-то, надеюсь, найдется?

– А вдруг зайдут? Неудобно будет. Не успела устроиться и сразу же забегаловку открыла.

– Не беспокойся, не подведу. Все отлажено. Я беру стульчик, сажусь между стеллажами и блаженствую в компании классиков. У меня и в центральной библиотеке, и в детской персональное место и персональная посуда.

Стул и стакан она выделила, но с классиками ему не сиделось. Быстро соскучился по разговору. С классиками не посплетничаешь.

– Перечитал намедни его книжку. У него потрясающее чувство природы. Он видит ее глазами лошади, зайца или, скажем, волка.

– Тем и интересен.

– Но публика этого не может оценить. Его вообще в городе недолюбливают, а он не понимает, уверен, что все ему несказанно рады.

– Не совсем уверен.

– А ведет себя как самый желанный гость. Сколько раз видел, как порывались набить ему морду, но кто-то не хочет связываться, кто-то Михалыча боится. Лауреат опекает. Не столько сам, сколько Вера Петровна. Старушка его гением считает.

– А ты разве не считаешь?

– Разумеется, ценю.

Только «ценил» он скороговоркой, зато пороки расписывал, не жалея красок. Сам-то он якобы на все перегибы не обращает внимания, но вот другие… Не только в характере, но и в стихах находят массу изъянов.

Подбросит очередную двусмысленность, сбегает за стеллаж, набулькает в стакан, а возвратясь начинает с восхвалений. И вроде как ничего дурного не наболтал, лучший друг и заботник. И совсем не пьянеет.

– Ты, кстати, карточку на меня заведи.

– Это еще зачем?

– Для отчета. Лишний читатель тебе по должности в плюс пойдет. И запиши в ней, что поэт Соколов сдал пустую бутылку из-под венгерского вина и взял рукопись прекрасной русской поэтессы.

– Но рукописи нет.

– Будет. Главное, сделать историческую запись для потомков. У меня и в центральной, и в детской такие карточки лежат, в них строго занесено: из-под вермута сдал или из-под портвейна. Подарок для дотошных краеведов.

Пробыл он часа полтора, но исхитрился не утомить. Вроде и ловила его на мелких пакостях и тут же прощала, списывала на понятную человеческую слабость. Да еще и восторженный интерес к ее стихам. И желанный стол. На этот стол бы еще и пишущую машинку поставить. Да где бы денег найти. С новосельем столько всякого потребуется: и белье, и занавески, и кастрюли, и утюг…