Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

– Картинки резко удорожают издание.

– А чего чужие деньги экономить? Знаешь, сколько они наворовали?

– И знать не хочу. Все-таки старый приятель. Сам предложил.

– Так я могу и бесплатно.

– Не о том речь. Типографские расходы подпрыгнут. Пусть будет скромно и строго.

– Напрасно. Может, попробуем? Могу хоть сейчас эскизы набросать. Увидишь – не устоишь.

– Спасибо, я уже смирился.

– Зря, с них надо брать не церемонясь. Больше будут уважать.

Художник явно не понимал его состояния. Спорить и вдаваться в подробности отношений с Мишей не было желания, но домой вернулся с надеждой, что все получится.

Мише позвонил только через день, к вечеру.

Потом, когда вспоминал разговор, отметил, как поскучнел бодрый голос друга после известия, что документы на оплату готовы. Он даже суммой не поинтересовался. Сказал, что всю неделю будет занят.

Вывод напрашивался откровенно и бесцеремонно. Уточнений не требовалось. Оставалось быстрее забыть хмельное обещание и посмеяться над своим легковерием. Насмеялся вдосталь. Поиздевался, поерничал над старым дураком. Соблазненным и покинутым. Соблазнителю тоже перепала изрядная порция достойных эпитетов, но самые злые и ядовитые – все-таки себе. А друг Миша возьми да и вклинься во внутренний высокотемпературный диалог.

Позвонил и обыденным голосом, словно ничего не произошло, предложил выехать в лес, завершить грибной сезон, муж его бухгалтерши привез полтора мешка опенков и подсказал ему, как добраться до места. Миша, похохатывая, разглагольствовал о прекрасной возможности замолить грехи перед женами, вывезти их на чистый воздух, а заодно и запастись закуской на зиму, а его воспаленные мозги отказывались понимать: куда и зачем приглашают. Когда положил трубку, закрыл глаза и застонал. Стыдно стало за дурацкие подозрения и несправедливые слова, которыми мысленно костерил старого приятеля.

До леса, где опенки якобы облепили каждый пень, а на сухостоинах росли чуть ли не до макушек, ехали больше часа. Но попали, видимо, не в то место или бухгалтерша сильно преувеличила удачливость своего мужа. Грибы попадались, но очень редко. И все-таки ему повезло первому – набрел на толстую валежину, усыпанную молоденькими, величиной с мизинец, красавцами. Полюбовался, но резать не стал, позвал всю компанию, пусть потешатся. Жены, не церемонясь, пустились в дружное соревнование. Мужья закурили.

– Ладно, не будем мешать женской алчности, пойдем, поищем новое месторождение.

Может, потому что долго ждал, он воспринял Мишины слова как предложение завершить деловой разговор, и не ошибся.

– Кстати, о книге, – как бы нехотя полюбопытствовал приятель, – есть вариант распродать ее за полгода?

– В каком смысле? – опешил он и остановился от неожиданности вопроса.

– В самом прямом. В каком же еще.

Можно было пообещать. А потом, когда выйдет, извиниться – перенадеялся, мол. Претензии перегорят, а двухтомник останется. Надо было пообещать. Или хотя бы сказать что-нибудь неопределенное: намекнуть на знакомства, сослаться на чей-то удачливый опыт… Не смог.

– Все поэтические книги в наше время убыточны.

– Так зачем выпускать товар, который никому не нужен? Извини, это не в моих правилах.

Что было отвечать? И зачем? Впрочем, Миша и не настаивал на ответе. Шел дальше, высматривая пни с грибами. Захотелось кинуть в широкую прямую спину чем-нибудь тяжелым. Камнем. Но не словом. Кричать не хотелось. И грибы искать желания не было. Но они сами нашли его. Чуть не споткнулся о низенький пенек с дружным и густым семейством. И соседний пень украшали коричневые загнутые вниз шляпки. Пока срезал, подошел Миша.

– Надыбал жилу и помалкивает…

– А вдруг больше не попадется.

– С вами все понятно.

Надо было сказать: «И с вами», но промолчал, уверенный, что его провоцируют.

Когда возвращались, Миша включил магнитофон. Машка Распутина залихватски распевала: «Как много разных на свете песен, а хороших – не так уж много…» Миша повторил за ней припев и вроде как скосил на него глаза. Впрочем, взгляд был достаточно откровенным и являлся конкретным ответом на незаданный вопрос. Пропел и ждал. Самое время было потребовать остановить машину, выйти самому и жене сказать, чтобы выходила. Интересно, уехал бы Миша, оставив их на пустой вечерней дороге в сорока километрах от города? Нет, конечно бы, не бросил. Но пришлось бы объяснять, почему он вышел. Жест можно было истолковать совсем не в его пользу: жили, дружили, не тужили, и вдруг один из друзей потребовал кругленькую сумму без отдачи, а когда ему отказали, впал в истерику. И пусть он ничего не требовал. Ему обещали. Но может, потому и обещали, что надеялись на возврат, просто он неправильно понял. Его же спросили о реализации, и он сам признал безнадежность. Все прозрачно. Какие тут обиды? Кто должен обижаться?

Пока рассуждал, подъехали к городу. Миша пригласил заехать к нему, выпить под жареные грибки. Он отказался. Тогда жена Миши напомнила, что у нее через неделю день рождения и они ждут их в гости. Он согласно кивнул, но был уверен, что не пойдет. И не пошел. Отправил жену. Однако традиционные восемь строчек вымучил, а жене велел сказать, что его отправили в командировку, такую же экстренную, как Мишу, надеялся, что намек будет понят. Лежал, тупо глядя в телевизор, не подходя к телефону, чтобы не нарваться на проверочный звонок. Потом не выдержал и сходил в магазин.

Жена вернулась около одиннадцати. Сказала, что стихотворение всем понравилось, особенно Мише. Именинница очень сожалела, что его не было, и отправила кусок торта. И самой жене было в гостях неуютно без него. Претензий не высказывала, но раздражение чувствовалось. Хотя он говорил ей, что двухтомника не будет. Даже дважды. И после первого сомнения, и после возвращения из леса. Однако слова проскользили по касательной: «Нет так нет». Фраза не прозвучала, но он слышал ее. И продолжение слышал: «А кому нужен этот двухтомник? Что изменится от его издания, ладно бы надеялся чем-то удивить, извлекая из стола, так нет же, почти все стихи напечатаны в сборниках и журналах? И с какой стати Михаил должен давать на него деньги?» Подобные вопросы мог задать и Миша, и любой другой. А ответа у него не было. Единственное, что мог прокричать или проскулить в свое оправдание: «Я не просил, он сам предложил» – но зачем? Во хмелю, распаляемый гордостью за себя после хитроумной удачливой сделки, приятель замахнулся на широкий жест, а потом протрезвел и одумался. А чтобы заретушировать неловкость ситуации, не опускаясь до извинений и оправданий, попер нахрапом доказывать, кто теперь главный. А как же, еще недавно не он, а процветающий ныне Миша гордился дружбой с ним, Миша обзванивал знакомых и предупреждал, что такого-то и во столько его друга будут показывать по телевизору. А теперь уже лет десять не показывают, и шансов попасть в герои голубого экрана у Миши значительно больше. Впрочем, телевизор – это всего лишь пена, а черти, как известно, прячутся в омуте… Как долго убеждал он себя, что они ему не страшны. И поверил. Да видимо, рано расслабился.