Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

– «Разлюбила, и стал ей чужой», – пробормотал он и пошел искать магазин.

Он повторил нехитрый набор напитков и на остатки денег попросил крендель дешевой колбасы. Последний раз в этом районе он был лет десять назад, но помнил, что, если идти вдоль берега по течению, метров через триста будет мостик, а сразу за ним – сквер. Он был уверен, что там никто не помешает – уже начинало темнеть, да и погода не располагала к прогулкам, – и не ошибся. Тихое пустынное место, лавочка и рядом с ней вполне пригодное для него дерево. Нижний сук достаточно прочный и на удобной высоте.

Колбаса показалась очень вкусной. И немудрено, если с утра ничего не ел. Он делал большой глоток водки, потом откусывал от кренделя, не сдирая шкурку и даже не сплевывая ее. Колбаса быстро кончилась, он был готов сходить за добавкой, но денег не осталось. Присел, огляделся, прислушался – тишина, ни души. Эта сцена проигрывалась множество раз, менялись воображаемые декорации, оппоненты и внутренние диалоги, но в финале шел обязательный просмотр картинок из прошедшей жизни. Ему казалось, что они нахлынут помимо его воли, хаотично, путая хронологию, высвечивая даже то, чему он в свое время по глупой суетности не придавал значения. Именно эти откровения должны были наполнить прощание. Но теперь, когда осталось совсем чуть-чуть, засомневался: с кем же он все-таки прощается. С окружающим его миром или с собой? И удивился, что воображение рисует только прощание с миром, уход из неуютного и негостеприимного чужого дома, но не уход от себя. С собой он вроде как оставался, помахать себе ручкой не получалось. Но самое удивительное, что и прощание с другими не вырисовывалось в четкие картинки, комкалось и смазывалось. Мелькнули детские обидчики, первая институтская любовь, самодовольное лицо Миши, срезающего его грибы, спина жены в дверном проеме, но все это пролетело вскользь, не вызывая боли. Желаемого мазохистского удовольствия не получалось.

Оставалось подготовить орудие убийства. Вынул из сумки веревку, завязал по петле на каждом конце и встал, чтобы набросить веревку на сук, а затем продеть нижнюю петлю в верхнюю, но вовремя спохватился, понял, что сначала надо соорудить удавку, иначе, когда верхняя часть затянется на дереве, он не сможет сделать большую петлю для горла. Веревка была жесткая. Замерзшие пальцы плохо слушались. С первого раза набросить веревку не получилось. При второй попытке он подпрыгнул, петля перелетела через сук, но сам он не смог удержаться на ногах. Упал лицом вниз, потом перевернулся на спину и сквозь голые ветки увидел холодное звездное небо, тупое и безразличное ко всему. Подниматься не хотелось, но лежать на мерзлой земле было холодно.

Когда петля была готова, он вернулся на лавочку – присесть перед дальней дорогой и выпить на посошок. Еще раз попытался оглянуться на прожитую жизнь, но память отказывалась помогать. Он намечал жертву для последнего разговора, хватал за руку, старался повернуть к себе лицом, чтобы заглянуть в глаза, а человек выскальзывал и убегал, прячась в темноту. Он кидался к другому, догонял, но все повторялось. Не вырывались, а выскальзывали. Память утратила цепкость и натыкалась на плешивого сочинителя из Днепропетровска или на писклявый голос девицы из машины сутенера. Может, ей мешал страх перед последним шагом?

В бутылке оставалось глотка на три, но он решил все-таки оставить для какого-нибудь бомжа или примерного семьянина, выгуливающего собачку и нашедшего его поутру, – надо же бедолаге чем-то погасить испуг.

Он подошел к дереву, просунул голову в петлю и с ужасом понял, что для завершения ритуала ему не хватает табурета или пустого ящика. Выпустил из виду, казалось бы, второстепенную деталь, но без которой не обойтись. Попробовал ослабить ноги в коленях, мерзлая веревка обожгла шею, и ноги сразу же выпрямились. Петля свободно болталась на горле. Он потрогал ее рукой и расхохотался.

Когда подходил к лавке, поскользнулся и долго не мог встать. Тело не слушалось. Кое-как подполз на четвереньках, лег на лавку грудью и только потом, перевалившись на бок, подобрал ноги и уселся.

– Слабак, даже на это тебя не хватило. Да и зачем? Хрен с ним, с двухтомником. Плевать на Мишку. Мозоль размякла. Расслабился и пропустил удар. Ну и что с того? Эка невидаль – двухтомник. Ту же Натаху взять. Ее садануло намного страшнее. И ничего. Живет. И другим радость доставляет. Детей растит, а два ребенка важнее двухтомника. – Он говорил громко, почти кричал, ему даже хотелось, чтоб кто-нибудь его услышал и подошел, но в сквере никого не было. Опрокинул в себя остатки водки и, сбавив тон, пробурчал: – Извини, товарищ бомж, утренней опохмелки для тебя не осталось, как-нибудь в другой раз.

И он верил, что случай угостить бомжа у него будет. Надо прилечь на лавочку и отдохнуть, а потом потихоньку добраться до дома. Жена все поймет и простит. Он положил под голову сумку с пустыми бутылками. Растянулся во всю длину лавки, телу стало легко. Ему даже показалось, что и озноб прошел. Очень сильно захотелось спать.

«Минут пятнадцать вздремну и пойду, – подумал он, – или двадцать». Мороз вкрадчиво лез под легкую осеннюю куртку, но холода он не чувствовал.

Даже работник обкома имеет право на отдых. Хотя бы в воскресенье можно не терзать усталую женщину утренними звонками?

После тягучего и душного совещания остались узким кругом снять стресс, а получилось еще хуже. Взвинченность, невысказанные обиды, накопленное раздражение… Пришлось добавить дома. И выспаться не дали. Позвонили, головотяпы.

Телефон она держала на кухне, подальше от спальни, чтобы не ляпнуть спросонья чего-нибудь лишнего. Пока добиралась до аппарата, прокашлялась, проморгалась, даже пару глотков холодного чая сделала.

– Ну что там у вас?

– Это из Управления внутренних дел.

А дальше сбивчивый голос понес такую ахинею, такую нелепицу. Ей пришлось прикрикнуть и заставить все повторить. Но не выдержала и переспросила:

– Сначала оскопил себя, потом повесился?

– Не оскопил, а член отрезал.

– Но зачем?

И тут же спохватилась, что глупее этого вопроса придумать сложно. Откуда милиционеру знать, зачем известный поэт сотворил с собой такое. Она даже название этому не могла подобрать.

– Кто еще знает?

– Вам первой позвонили.

– А из ваших?

– Бригада, которая за трупом ездила, патологоанатом и больше вроде никто. Но я в общем-то приказал, чтобы молчали.

– Правильно сделал.

– Так думаем иногда. Пригрозил шкуру спустить.

– Надо было три.

– Что три?

– Три шкуры!

– Могу и пять. За своих я ручаюсь, но чужим рот не заткнешь, не те времена. Опять же родственники могут…