Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

Она и не представляла, что может быть так хорошо. Намного лучше и дольше, чем с дружками по комсомольским вечеринкам. Это радостное удивление она помнила даже теперь. А сколько лет ему было тогда? Где-то около тридцати пяти.

Налила коньяку. Помянула душу грешную. Вспомнила, как, лежа на гостиничной койке, попросила написать стихотворение о ней, озорничала, не верила, что сможет. Он молча положил ладонь на ее живот и затих. Она видела, что глаза у него закрыты, а губы слегка шевелятся. Но длилось это недолго, минут пять. Потом, не одеваясь, подсел к столу и достал из пиджака, висящего на спинке стула, блокнот с авторучкой. Написал очень быстро, перечитал, выдрал страницу из блокнота и протянул ей.

Она почувствовала, что краснеет. Лежать неприкрытой на гостиничной койке – не стеснялась. А читать про себя такое было стыдно. И похвастаться таким посвящением вряд ли осмелишься. Но очень захотелось, чтобы он вернулся к ней в кровать.

Когда пригласили работать в обком, специально пришла в библиотеку на встречу с местными поэтами. Подошла, поздоровалась, но он не узнал ее. Подмывало спросить, помнит ли он о той, «гениальной». Не спросила. Бесшабашная девчонка успела повзрослеть.

– Старик, я подозревал, что ты уже здесь. А почему позавчера не пришел?

– Да сразу после твоего звонка жена с работы вернулась и билеты в кино принесла, а я перед ней провинился, так что усугублять не рискнул.

– С поклонницей застукала?

– В некотором роде. Я, кстати, звонил, хотел предупредить, но никто трубку не брал.

– По редакции бегал. А сегодня целый день на заводе из передовиков производства материал клещами тащил. Голодный, как волк, пойду котлетку с винегретом возьму.

– Стакан прихвати, у меня в портфеле ноль семь портвешка.

– Котлеты кончились, только жареная колбаса, но стакан дала без капризов. Оказалось, что работница питания знает, кого сегодня хоронили.

– Еще бы! Первый поэт! Пока ты с ней любезничал, я попытался вспомнить хотя бы одну его строчку и не смог.

– Ладно, давай лучше помянем раба божьего.

– За помин не чокаются.

– Знаю, просто голова кругом… Между прочим, он был весьма приятным в общении.

– Ты хочешь сказать: не судите поэта по стихам, он может оказаться не только умным собеседником, но и приличным человеком.

– И все-таки о мертвых или хорошо, или ничего.

– Тогда мне придется молчать. Знакомством осчастливлен не был, пролистал пару его сборников.

– Пролистал, говоришь, а может, надо было прочесть? Внимательно и вдумчиво?

– Внимательно я читал его трусливую и глупую внутреннюю рецензию на мою рукопись.

– Его тоже можно понять. Он поэт официальный, твоя расхристанность для него неприемлема.

– Зато приемлемы гимны Иосифу Виссарионовичу, которыми он в молодости увлекался, и бодрые сказочки о первостроителях Норильска не противоречат совести.

– Не он один. Даже Толя в нашу газету стихи про Ленина принес.

– Во-первых, Ленин и Сталин далеко не одно и то же. А во‑вторых, Толя все-таки поэт.

– А этот, по-твоему, графоман? У него больше тридцати книг вышло.

– Потому и графоман. А Толя наверняка на официальных поминках, как член эСПэ.

– Я звонил ему, предупредил, что мы здесь будем, обещал подойти. Там какой-то москвич прилетел, Толин приятель по Литинституту. Видишь, даже столица представителя прислала.

– Посмотрим, что за представитель. Да вряд ли они придут, там нажрутся на дармовщинку.

– Здесь ты, пожалуй, прав. А насчет совести очень погорячился. Если бы она его не мучила, неужели бы такое сотворил? Человек всего добился: почет, слава, гонорары… И в петлю, да еще с таким метафоричным предисловием.

– Согласен. Умер как настоящий поэт. Давай выпьем, чтобы земля ему пухом была.

– Царствие небесное.

– О метафоричном предисловии хорошо сказал. А это не утка?

– Очень серьезный человек на ухо шепнул.

– Если очень серьезный, тогда верю. Им подобного не сочинить. Но если это действительно так, возникает резонный вопрос: что он хотел сказать этой экзекуцией?

– Элементарный алкогольный психоз.

– Извини. Если уж ты произвел его в поэты, так будь милостив, не обзывай элементарным алкашом. Пьянство для поэта одна из составляющих творческого процесса.

– И кобеляж тоже?

– Естественно.

– Любите вы придумывать красивые оправдания своим грешкам.

– Не без этого. Но сочинительство тоже грех, потому что оно – самоубийство, пусть и медленное.

– Медленное убийство называется пыткой.

– А ты думал, что сочинительство – это игра?

– Не надо мудрствовать лукаво. Если не знаешь, как объяснить, имей мужество не вилять.

– Точно никто не знает, кроме него, но попробовать смогу. Допустим, он хотел сказать, что положил этот орган на власть, которой всю жизнь прислуживал.

– Мудрено.

– Отрезал, потому что плоды этого интимного органа не оправдали ожиданий.

– Ты имеешь в виду детей?

– Не только. Стихи, если вдуматься, пишутся не рукой. Лично я в этом уверен.

– Может, все гораздо проще. Ликвидировал за саботаж?

– Прости, старик, но разговор не о гусаре. Придумать такую предсмертную записку мог только поэт.

– В погоне за оригинальностью.

– Не совсем. В некотором смысле это плагиат. «Эти слёзы впервые лью: и больно и приятно, как будто тяжкий совершил я долг, как будто нож целебный мне отсек страдавший член!»

– И кто же автор этого ужасного натурализма?

– Пушкин.

– Шутить изволите?

– Просто констатирую. Высказал сие Александр Сергеевич устами Сальери.

– Серьезно?

– Вполне. Классику желательно иногда перечитывать.

– Допустим. Однако я уверен, что Пушкин подразумевал нечто другое.

– Разумеется. Просто вспомнил некстати. Ты же знаешь мою порочную слабость к черному юмору.

– И желания образованность показать. Кстати, покойный был тоже весьма начитанным человеком.

– Наслышан. Только не уверен, что вспомнил цитату, перед тем как решиться на подобное…

– Но надо было еще и реализовать замысел.

– Если сначала махануть бритвой, потом до петли вряд ли доползешь. Но можно встать на табурет, надеть петлю и достать из кармана бритву… Тогда получится.

– Да ладно тебе. Мороз по коже. Давай лучше выпьем.

– Подожди. Мне кажется, мы дурно подумали о человеке. Смотри, кто пришел.

– Глазам не верю, Толя! А рядом, полагаю, московский поэт.

– Пока что всего-навсего представитель. А поэт или нет, узнаем позже. И Серега с ними. Пристроился.

– Да ладно тебе. Может, случайно встретились. Толя! Подходите к нам!

– Приветствую честную компанию могильщиков! Знакомьтесь, его зовут Шурик. Он учился в лицее на три курса ниже меня.