Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

Узнать, в какую каюту разместили московскую критикессу, можно было у Тыщенки. Гриша сразу насторожился.

– А зачем тебе?

– На всякий случай.

– Рецензию хочешь организовать?

– У меня последняя книжка выходила три года назад. О ней уже писали.

– Помню, хвалили.

– Да лучше бы обругали. Больше пользы.

– Не скажи. Там наверняка никто не обратил внимания, а здесь сразу же намотали на ус. Уважаемый поэт! В столицах замеченный. Кое-кто в нашем издательстве рад бы на дверь указать, да вынужден считаться.

Он понимал, на кого намекает Гриша, и в который раз удивился наивности его провокаторских интрижек: расслабить человека доброжелательным сочувственным вниманием, вызвать на откровенность, а потом как бы нечаянно обмолвиться в присутствии заинтересованного лица и выдать с потрохами. Откровенничать он не собирался, но и подыгрывать не хотел.

– Захотят указать на дверь, укажут. И никакие рецензии не спасут. Просто хочется побеседовать с интересной дамой.

– А что, может, и уговоришь. Мужик ты видный, в полном соку. А все они рвутся из дома с одной-единственной целью. Это ничего, что старовата. Да ты ее видел.

– Которые дверь не могли открыть?

– Они самые. А вторая завотделом поэзии. Жаль, что я со стихами завязал.

– Так развяжи, кто тебе мешает.

– Нет. Когда в армии почитал Рубцова, понял, что после него ловить нечего. Наше дело – презренная проза.

– Не такая уж и презренная, – на всякий случай польстил он, уверенный, что Гриша примет это в свой адрес.

Теплоход наконец-то отчалил. На корме галдели девицы из фольклорной группы. Хлопнуло шампанское. К бутылке потянулись тонкие ручонки с бумажными стаканами.

– На молоденьких заглядываемся?

Хрипловатый женский голос заставил вздрогнуть. Машка-певица подкралась и гаркнула в ухо. Чувство юмора ее частенько подводило. Они приятельствовали давно и постоянно провоцировали друг друга, но греха так и не случилось, все время что-то мешало.

– Напугала, шалава.

– А я специально, чтобы не зарился на чужой каравай, когда свой рядышком, стоит только руку протянуть.

– Брось ты. Я для них уже…

– Старый хрен. А все туда же. У нас, кстати, в шестой теплая компания собирается. Я за гитарой пошла, чтобы стол накрывать не запрягли, пусть Светка отдувается.

– Она же вроде не по этой части…

– Ничего, пусть попробует, почем простые женские радости.

– Ее возвышенная натура не оценит. Поздно.

– Лучше поздно, чем на панель. А ты не желаешь к нам присоединиться?

– Схожу в каюту за членским взносом и приду.

– А в каюте, случайно, не один?

– Нет, цыганенок прибился.

– Жаль.

– И мне жаль.

Он спустился к себе. Коля уже нервничал.

– Я начал думать, что ты забыл про меня.

– Мы вроде договорились: я иду на разведку, а ты готовишься к серьезной беседе с нужными дамами.

– Не могу я думать, сидя под замком. Меня это убивает. Ты знаешь, отчего умер поэт Веневитинов? Двадцать два года юноше было.

– Отчего?

– Оттого, что трое суток просидел в тюрьме.

– Но ты далеко не юноша. И не в тюрьме.

– Но под замком. И дышать здесь нечем.

– Иллюминатор надо было открыть.

– А я откуда знал. Мы к барским круизам не приучены.

Он показал, как открывается иллюминатор, потом достал из сумки бутылку. Увидев, что Коля повеселел, поспешил остудить.

– На деловую встречу надо идти с ясной головой, а то с пьяни лишнего нагородишь.

– Может, чуток для храбрости?

– Ни грамма.

– Знал бы, что рядом такое сокровище, стольких бы мучений избежал.

– Сейчас я тебя провожу, а сам пойду в шестую каюту. Закончишь переговоры и заходи к нам.

Компания приступила к трапезе, не дожидаясь его. Машка подняла гитару, лежащую рядом с ней.

– Место для тебя забронировала, а на штрафную не надейся. Эти не нальют.

– Я знал, что ты не бросишь в беде.

– В биде она бросает другое, – скаламбурил кудрявый газетчик Саша.

Шутку не оценили. Университетская эстетка Светлана презрительно скривила губы. Представляться не было нужды: председатель клуба самодеятельной песни; поэт, бывший врач-психиатр; бородатый прозаик, бывалый охотник и большой знаток природы – привычная компания, привычные разговоры, давно навязшие в зубах, но без которых никто не мог обойтись. Точно так же курящие люди клянут свою дурную привычку, но освободиться от нее не в силах. Выпили, посплетничали. Светлана предложила почитать стихи по кругу и кивнула в его сторону, уступая право самому маститому. Он догадывался, что они далеко не в ее вкусе, хотя и писала хвалебную рецензию на последнюю книжку. Ничего свежего давно не писал, повторяться не хотелось, и вообще не было желания читать, и он молча протянул гитару Машке. А та никогда не заставляла упрашивать. Пела свои хрипловатые песенки легко и с удовольствием.

– Что-нибудь сердцещипательное, Машенька, – подбодрил ее прозаик.

– Могу новенькую показать. Если кого шокирует, не обессудьте.

Газетчик Саша азартно захлопал в ладони, остальные парни дружно поддержали. Но внимательнее всех слушала Светлана и, нарушая предложенную очередность, не удержалась от замечаний.

– Очень мило. Но ты, Мария, немного увлеклась. В русском языке существует идиома «волчий паспорт», а волчий билет, это уже не совсем понятно.

– Чего ж тут непонятного? – засмеялась Машка.

– Попробую объяснить. Если, например, о человеке сказано, что он «собаку съел», всем понятно, что речь идет о знающем человеке. А если заменить собаку на другое домашнее животное, то человек, съевший кошку, вызовет крайнее недоумение. Согласны?

– Собачатиной меня потчевали открыто. А может, и кошку сподобился попробовать, – прозаик хмыкнул в бороду и, скорее всего чтобы разбавить критический уксус, добавил: – А вы не обращали внимания, что на колхозных рынках торговцы крольчатиной оставляют одну лапу со шкуркой. Знаете почему?

– Чтобы руками за мясо не брать, – уверенно разъяснил бывший психиатр.

– Намного проще. Чтобы покупатель не заподозрил, что ему кошку подсовывают.

– Дяденька шутит.

– На полном серьезе.

Но Светлану подробности рыночного быта не интересовали, она продолжала свой анализ.

– И еще, Мария, ты поешь о мужиках с золотыми эполетами. А в золотых эполетах ходили, как правило, не мужики, а дворяне.

– Какая разница, дворяне разве не мужики? – искренне удивилась Машка.

– В биологическом смысле, но не в кастовом.

– Это уже буквоедство. Машенька, не слушай никого и не вздумай переделывать песню. Пусть она радует нас, мужиков.