Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

– Могут, – сказал я и хотел пояснить, по каким причинам, но ему снова не потребовались мои доводы.

– Правильно думаешь, он прекрасный мастер по организации маленьких побед. Более того, сумеет принести немало пользы. Местные графоманы будут довольны им, потому что, когда гребет под себя, не забывает и ближайшее окружение, создавая видимость заботливого отца-командира. Получается, что мой скромный труд пошел на общее благо. Но я не хочу быть ни благодетелем, ни спасителем, ни героем. Только что вышла наша третья книга, заминированная акростихами, с которыми ты имел счастье познакомиться. Кстати, самому герою они очень понравились, особенно грел его наивную душу намек о «сильной руке». Он же, как большинство военных, глубоко уважал Джугашвили. Удивлялся, как я сумел углубиться в его сокровенные чаянья, но сомневался, что редактор пропустит стихотворение. Редактор ничего не понял или не захотел понять, но прошло. А байка о партизанах печаталась и в газете, и в журнале, и даже в хвалебную рецензию попала.

– И мне понравилось, – вставил я, пользуясь случаем разбавить горечь исповеди. – Когда читаешь, вряд ли кому придет в голову искать подвох.

И не было нужды лукавить. Приди в мою голову такой сюжет, я бы, может, и пожалел испортить его на… А на что? Я так и не придумал, как обозвать его затею. Не хулиганством же? Но о том, что не жалко ли разбазаривать удачные находки, я все-таки спросил.

– Сегодня я составил короткий, но емкий комментарий к этой книжке, напечатал шесть экземпляров и разослал по инстанциям. В общем-то, я совершил предательство. Федоров меня чуть ли не другом считал. Ушлый мужик, и в людях разбирается, без этого он бы пропал, но во мне ошибся. Почему-то решил, что я падок на лесть. Гениальным поэтом называл. Я слишком трезв для подобных слабостей. У гения должна быть психология лидера или изгоя. Ни тем ни другим я не являюсь. Гений подслеповат перед зеркалом, да и не любит он зеркал, зачем они, если уверен в своей исключительности. А я окружил себя зеркалами и постоянно всматриваюсь в отражения. Но не любуюсь, как некоторым кажется, а контролирую. Не нарцисс я. Вот ты спрашиваешь, не жалко ли разбазаривать. В первой книге было кое-что. Но надеялся, что лучшее остается в собственных кладовых. Первую делал играючи, вторую дотягивал с ужасным скрипом, а для третьей вымучил только акростихи, остальной объем заполнял своей пейзажной и любовной лирикой, написанной в студенчестве. Юношеские сопли не жалко, столько лет валялись в чемодане, хоть на что-то сгодились. Но своих стихов я не пишу с того самого дня, как начал работать на товарища Федорова. Не мо-гу. Впрочем, живут же люди и не сочиняя стихов, нормальные люди. За это, пожалуй, и выпьем. По полной и до дна!

Выпить до дна я могу и не один раз. Найти нужные слова, чтобы помочь – намного труднее, особенно если человек не нуждается в твоих словах и пригласил тебя, чтобы выговориться самому.

Утром проснулся с тяжелой головой. Надо было ехать на пригородный объект. Отмаялся полтора часа в автобусе. Переговорил с местным начальством, внушил ему, что подготовительные работы еще не закончены, указал на пару якобы очень важных недоделок и, пообещав заглянуть через неделю, поспешил на автобус. По дороге повезло – сумел купить бутылочного пива. Когда проезжал мимо дома своего приятеля, мелькнула мысль, что надо бы проведать и опохмелить. Но во‑первых, – не уверен был, что он хочет кого-то видеть, а во‑вторых, – и самому страшновато было повторно окунаться в ядовитые пары тяжелой исповеди.

Это называется: пронумеровал причины в удобном для себя порядке. А может, честнее – переставить их местами?

Все может быть. Но если бы искал для себя оправданий, напомнил бы и о третьей причине. К тому времени у меня было выработано жесткое правило: если не хочешь попасть в запой – опохмеляйся в одиночку.

О случившемся я узнал уже после похорон. Его бывшая жена пыталась меня найти, позвонила на работу, но ей сказали, что я на объекте.

Он застрелился из обреза. Когда мы выпивали, стволы у ружья были уже отпилены, потому что для этого нужны трезвые руки. Я видел ножовку на тумбочке. Помню, еще удивился, что болезненно аккуратный парень стал вдруг разбрасывать инструменты. Сколько раз пускался он в рассуждения о суициде, и я, дурак, поддерживал беседу, соглашался, что петля, рельсы или прыжок из окна дают слишком неэстетичный результат. Он говорил, что предпочел бы пистолет, и уверял, что в не очень давние времена геологам оружие полагалось по штату. Куда только не заведет безответственная мальчишеская болтовня. Я и представить не мог, что ответ найдется и прозвучит так громко. Есть классический метод самоубийства из ружья: стволы вставляются в рот, а спусковой крючок нажимается большим пальцем ноги. Выстрел сносит полголовы, а он слишком долго думал об «эстетичности продукта» и отпилил стволы, чтобы выстрелить в сердце. Не забыл учесть и вероятность залежаться в холостяцкой квартире. Сделал предварительный звонок бывшей жене и назначил время встречи, а дверь оставил приоткрытой. Она пришла утром. Обещанный подарок для дочки стоял на столе. Остается гадать, почему эта миссия не досталась мне? Неужели распределял нагрузки?

Его письма, отправленные по инстанциям, большого шума не наделали. Литературным начальником Федоров не стал по собственной воле. Сослался на возраст и болезни. Присутствие в его книге хулиганских акростихов объяснил склонностью к нездоровому юмору сильно пьющего и психически неуравновешенного молодого человека, которого попросил перепечатать рукопись. Хотел ненавязчиво помочь, дал возможность заработать, а в результате в очередной раз убедился, что добрые дела не остаются безнаказанными. Покаялся, что не вычитал рукопись, но человек он занятой, текучка заела и, главное, привык доверять людям. Сомневаться в искренности заслуженного и обаятельного мужчины местным литераторам было неудобно, а имя моего приятеля большинству из них ничего не говорило.

Когда в конце восьмидесятых партийные идеологи ослабили цензурные гайки, а редакторы журналов начали щеголять умопомрачительной смелостью, в «Юности» появились легенды Юрия Беликова о Влодове, который тем же самым методом давно поставил производство искусственных поэтов на поток. Портрет получился очень яркий. Не знаю, чья заслуга больше: портретиста или героя. Впрочем, на то они и легенды. А я честно признаюсь, что не совсем понимаю, как Влодова хватало на собственные стихи. Можно, конечно, сослаться на опыт поэтов-переводчиков. Ситуация схожая, но нагрузка на психику совсем другая. И работа переводчика все-таки не анонимна. Нет, схожесть только внешняя, и анонимность не самая главная тяжесть в этой ситуации.