Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов

Речь оратора расцветилась, становясь все более хвалебной. Я же пребывала далеко в ином времени, думая об Аритомо и его саде в горах.

Председатель умолк. Я мысленно перенеслась обратно в зал судебных заседаний, надеясь, что никто не заметил провалов моего внимания: не пристало принимать отсутствующий вид на церемонии собственных проводов в отставку! Я обратилась к собравшимся с кратким выступлением без затей, после чего Абдуллах объявил церемонию закрытой. Я пригласила нескольких доброжелательных членов Судебного совета, своих коллег и старших партнеров по крупным городским юридическим фирмам на небольшой фуршет у себя в кабинете. Какой-то репортер задал мне несколько вопросов и сделал снимки. После ухода гостей Азиза обошла помещение, собирая чашки и бумажные тарелки с остатками съестного.

— Возьми себе эти карри с приправами, — сказала я, — и ту коробку с пирожными. Не пропадать же добру.

— Я знаю, лах. Вы всегда мне это говорите. — Она убрала и упаковала съестное, потом спросила: — Вам еще что-нибудь нужно?

— Можешь отправляться домой. Я закрою, — именно это я обычно говорила ей в конце каждого судебного слушания. — И — спасибо, Азиза. За все.

Она стряхнула складки на моей черной мантии, повесила ее на вешалку и, обернувшись, взглянула на меня:

— Нелегко было работать с вами, пуан все эти годы, но я за себя рада. — Слезы блеснули в ее глазах. — Юристы… им трудно от вас приходилось, но они всегда вас уважали. Вы их выслушивали.

— Это долг судьи, Азиза. Слушать. Так много судей, похоже, забыли об этом.

— А-а, но ведь только что вы не слушали, когда туан [13] Туан — уважительное обращение к почитаемому человеку, «господин» ( малайск .). Мансур все говорил и говорил. Я смотрела на вас.

— Он говорил о моей жизни, Азиза, — улыбнулась я ей. — Вряд ли в его речи было что-то, о чем я уже не знала, ты так не считаешь?

— Это оранг-джепун [14] Оранг-джепун — японские звери ( малайск .). вам сделали? — Она указала на мои руки. — Мааф [15] Мааф — простите ( малайск .). , — извинилась Азиза, — только… я всегда боялась у вас спросить. Знаете, никогда не видела вас без перчаток.

Я медленно повернула левую кисть, словно поворачивала невидимую ручку двери.

— Одно хорошо с наступлением старости, — сказала я, глядя на ту часть перчатки, где были отрезаны и зашиты два из ее пальчиков. — Люди, если не слишком присматриваются, наверное, считают меня просто тщеславной старушенцией, прячущей свой артрит.

Обе мы застыли в нерешительности, не зная, как завершить наше расставание. Азиза пришла в себя первой, ухватила меня за правую руку и — не успела я опомниться — притянула в объятья, облепившись вокруг меня, как тесто вокруг палочки. Потом отпустила меня, подхватила свою сумку и ушла.

Я обвела взглядом кабинет. Книжные полки пусты. Мои вещи упакованы и увезены ко мне домой в Букит-Тунку [16] Букит-Тунку — элитный жилой район малайзийской столицы Куала-Лумпур. : ненужные обломки вновь поглотило море во время прилива. Коробки с протоколами заседаний малайских судов и общеанглийскими отчетами сложены в углу — они предназначались в дар Судебной библиотеке. Осталась заполненной только одна полка — с изданными протоколами Верховного суда, на корешках которых золотом был вытеснен год, когда рассматривались дела. Азиза обещала прийти завтра и забрать их.

Я подошла к висевшей на стене картине: акварель, на которой изображен дом, где я выросла. Нарисовала ее моя сестра. Это единственная ее работа, которая у меня осталась, одна-единственная, которую удалось отыскать после войны.

Я сняла ее с крюка и поставила возле двери.

Груду картонных папок, перевязанных розовыми ленточками, которая обычно громоздилась на моем столе, разобрали другие судьи, стол показался мне больше обычного, когда я села за него в кресло. Деревянная палка все еще лежала там же, где я ее и оставила. За полуоткрытыми окнами сумерки призывали ворон устраиваться на ночлег. Листва деревьев нарра по сторонам дороги стала еще гуще от спрятавшихся в ней птиц, которые заполонили улицы своим гомоном. Сняв телефонную трубку, я стала набирать номер и остановилась, не в силах припомнить оставшиеся цифры. Поворошила странички записной книжки, позвонила в главное здание чайной плантации Маджуба и попросила ответившую горничную позвать к телефону Фредерика Преториуса [17] Персонажи романа носят эту фамилию вряд ли случайно. Мартинус Весселе Преториус (1819–1901) был видным бурским политическим деятелем, одним из руководителей колонизации бурами земель к северу от р. Вааль. Один из создателей Республики Трансвааль, он в 1857–1860 и 1864–1871 гг. был президентом Южно-Африканской Республики (ЮАР), а в 1860–1863 гг. — президентом Оранжевого Свободного государства. Стоял во главе борьбы буров против аннексии ЮАР Великобританией. В 1881 г. подписал с британскими представителями конвенцию о признании Великобританией независимости ЮАР. . Долго ждать мне не пришлось.

— Юн Линь? — произнес он, похоже, слегка запыхавшись, когда взял трубку.

— Я еду в Югири.

Молчание зависло на линии.

— Когда?

— В эту пятницу.

Я помолчала. Семь месяцев минуло, как мы говорили друг с другом в последний раз.

— Будь любезен, передай А Чону, чтоб приготовил для меня дом.

— Он всегда держит его в готовности для тебя, — ответил Фредерик. — Но я передам. Загляни ко мне по дороге на плантацию. Можем чайку попить. Я отвезу тебя в Югири.

— Я еще не забыла, как туда добираться, Фредерик.

Еще одно протяженное молчание соединило нас.

— Сезон дождей кончился, но тут все еще дождит. Будь осторожней на дороге. — Он повесил трубку.

С минаретов Джамека [18] Джамек — самая старая (1909) мечеть в Куала-Лумпуре. за рекой по всему городу разнеслись призывы к молитве. Я вслушивалась, как пустело здание суда. Звуки были настолько для меня знакомые, что я перестала обращать на них внимание много лет назад. Взвизгнуло колесо тележки: кто-то (наверное, Рашид, служащий регистратуры) вез пришедшие за день обращения в картотеку. Телефон в кабинете кого-то из судей звонил с минуту, потом смолк. Эхом разносились по коридорам громыханья закрываемых дверей: я даже не подозревала, до чего они громкие.

Взяла портфель, разок тряхнула его. Он был легче обычного. Уложила в него свое судейское одеяние. У двери обернулась посмотреть на свой кабинет. Вцепилась в край дверного косяка: понемногу доходило, что я больше никогда не переступлю порога этой комнаты. Слабость прошла. Я выключила свет, но продолжала стоять у двери, вглядываясь в тени. Взяла акварель сестры, закрыла дверь, несколько раз повернув ручку, чтобы убедиться, что замок сработал надежно. Затем привычным путем пошла по скудно освещенному коридору. С одной из стен галереи на меня взирали бывшие судьи, чьи лица на портретах менялись от европейских до малайских, китайских и индийских, от черно-белых до цветных. Миновала пустое место, куда вскоре добавят мой портрет. В конце коридора спустилась по ступенькам. Вместо того чтобы повернуть налево, к выходу на стоянку машин «только для судей», пошла к саду во внутреннем дворике. Эту часть судебного здания я любила больше всего. Часто захаживала сюда посидеть, подумать над юридическими проблемами судебного решения, которое готовилось мною. Немногие из судей приходили сюда, и обычно весь сад словно бы принадлежал мне одной. Иногда, если Карим, садовник, случалось, задерживался на работе, я говорила с ним накоротке, давая советы: что посадить, а что следует убрать. Сегодняшним вечером я была одна.