Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов

Заработали поливалки, вздымая в воздух запах пропеченной солнцем травы. Листья, сброшенные гуавами [19] Гуава — тропические вечнозеленые деревья семейства миртовых. , росшими по центру сада, были собраны в кучу. Вдалеке сплетались воедино реки Гомбак и Кланг, забивая воздух илистым запахом земли, содранной с гор хребта Титивангса на севере. Большинство жителей Куала-Лумпура не переносят эту вонь, особенно когда между сезонами дождей река мелеет, я же всегда была не против тут, в самом центре большого города, ощутить запах гор, отстоявших за сотни миль. Села на привычную свою лавочку и всей душой предалась утверждавшемуся в здании спокойствию, становясь частью его. Через некоторое время встала. Чего-то этому саду недоставало. Проходя мимо кучи листьев, я подхватила несколько пригоршней и как попало разбросала по лужайке. Стряхивая прилипшие к рукам кусочки жухлых листьев, сошла с травы. Ну, конечно, теперь сад смотрится лучше! Гораздо лучше.

Ласточки стремительно ринулись вниз из своих гнезд под крышами, кончики их крыльев едва не чиркали меня по голове. В памяти всплыла известняковая пещера, в которой я побывала однажды, высоко-высоко в горах. С портфелем и акварелью в руках я вышла из дворика. В небе надо мной уплывала вдаль отлетевшая от мечети последняя строка молитвы, оставляя там, где только что звучало ее эхо, полное безмолвие.

Югири расположена в семи милях [20] Примерно 12,3 километра. к западу от Танах-Раты, второго из трех больших селений по дороге, ведущей к Камеронскому нагорью. Я добралась туда после четырех часов езды на машине из Куала-Лумпура. Я не спешила, останавливаясь по пути в разных местах. Через каждые несколько миль мне попадались придорожные лотошники, продающие дымчатые бутылочки с диким медом, стреляющие духовые трубки и вонючую фасоль петаи. Дорога стала значительно шире с тех пор, как я ездила по ней в последний раз, крутые повороты сглажены, зато теперь на ней теснилось слишком много машин и туристических автобусов, слишком много роняющих гравий и цемент грузовиков, торопящихся на очередную строительную площадку в горах.

Стояла последняя неделя сентября, над горами витало дождливое время года. Когда я въехала в Танах-Рату, вид бывшего госпиталя Королевской армии, расположенного на отвесном подъеме, вызвал во мне знакомое волнение: не так давно Фредерик сообщил, что теперь там школа. За нею высилась новая гостиница с неизбежным ложнотюдоровским фасадом. Танах-Рата была уже не деревней, а небольшим городком, главную улицу которого заполонили рестораны-пароходы, туристические агентства да сувенирные лавки. Я была рада оставить все это позади.

Когда я проезжала мимо Маджубы, страж закрывал чугунные ворота чайной плантации. Я еще с полмили держалась основной дороги, прежде чем поняла, что прозевала съезд на Югири. Досадуя на себя, развернула машину и двигалась потихоньку, пока не отыскала поворот, скрытый за рекламными щитами. Красноватая каменистая дорога через несколько минут закончилась у входа в Югири. На обочине стоял припаркованный «Лендровер». Я остановила свою машину рядом и вышла из нее, подрыгала ногами, стряхивая с них онемелость. Ограждавшую сад высокую стену покрывали мох и застарелые водяные пятна. Из трещин выбивались стрелки папоротника. В стену вделана дверь. К дверному косяку гвоздями прибита деревянная табличка с выжженными на ней двумя японскими иероглифами. А ниже название сада по-английски: «Вечерние туманы». Я почувствовала, что вот сейчас вступлю в место, существовавшее только в наслоениях воздуха и воды, света и времени.

Поверх стены проследила взглядом неровную линию деревьев гребня горы, вздымавшейся за садом. Отыскала деревянную смотровую вышку, наполовину скрытую в деревьях, похожую на воронье гнездо [21] «Воронье гнездо» — так называлась бочка (или огражденная площадка), закрепленная на стеньгах самой высокой мачты старинных гребных и парусных судов, откуда велось наблюдение за поверхностью моря и, если везло, суши. галеона, затонувшего среди ветвей и сделавшегося добычей моря листвы. Ниточка тропинки тянулась в горы, и несколько мгновений я не сводила с нее глаз, словно могла увидеть там идущего домой Аритомо. Тряхнув головой, толкнула дверь, вошла в сад и закрыла ее за собой.

Звуки оставшегося снаружи мира затихли, впитанные листвой. Я стояла не двигаясь. На мгновение ощутила, что ничего не изменилось с тех пор, как я была здесь в последний раз, почти тридцать пять лет назад: воздух так же напоен запахом сосновой смолы, так же потрескивает и постукивает бамбук на ветру, так же устилает землю неровная мозаика солнечного света.

Сверяясь с компасом памяти, я зашагала по саду. Раз или два повернула не туда, но в конце концов вышла к пруду. Остановилась. Извилистая дорожка в туннеле из деревьев усилила эффект безбрежно распахнутого над водой неба. В центре пруда шесть высоких узких камней сгрудились в миниатюрный известняковый горный хребет. На противоположном берегу стоял павильон. Соединяясь со своим отражением в воде, он казался висящим в воздухе бумажным фонариком. В нескольких шагах сбоку от павильона росла ива, ее опущенные ветви припадали к воде пруда.

На мелководье стояла серая цапля, повернув ко мне склоненную набок голову, одна ее нога застыла в воздухе, словно рука пианиста, забывшего ноты исполняемой им музыки. Секунду спустя цапля опустила ногу и метнула клюв в воду. Была ли она потомком той самой, что устроила себе тут дом, когда я впервые оказалась в Югири? Фредерик рассказывал мне, что в саду всегда жила одна цапля: нерушимая цепочка птиц-одиночек. Понимая, что это никак не может быть та самая птица, залетевшая из почти сорокалетнего прошлого, я смотрела на нее и надеялась, что она — именно та. Хотелось верить, что попавшей в это святое прибежище цапле как-то удалось ускользнуть из цепких пальцев времени…

Справа от меня, на возвышении, стоял дом Аритомо.

Свет лился из его окон, дым от кухонной трубы неровной струйкой рвался выше макушек деревьев. Мужчина появился у входной двери и направился вниз по склону мне навстречу. Остановился в нескольких шагах, видимо чтобы мы могли хорошенько рассмотреть друг друга. «Мы похожи, — подумалось мне, — на каждое одинокое растение или камень, на каждый вид в этом саду, где расстояния между всем и вся тщательно отмерены».

— Я уж было решил, что ты передумала, — произнес он, пересекая пространство меж нами.

— Путь сюда оказался дольше, чем мне помнилось.

— Места, похоже, все дальше уходят одно от другого… верно?.. чем старее мы делаемся.

В свои шестьдесят семь Фредерик Преториус вел себя с достоинством, которое исходит от древнего произведения искусства, защищенного осознанием собственной редкости и ценности. Мы с ним поддерживали отношения много лет, всякий раз, когда он приезжал в Куала-Лумпур, встречались выпить по рюмочке или пообедать, но я всегда противилась его приглашениям наведаться на Камеронское нагорье. В последние два-три года его приезды в К-Л [22] К-Л — так сами малайзийцы, особенно живущие в столице, в разговорах называют Куала-Лумпур. сошли на нет. Давным-давно я осознала, что он — единственный близкий друг, которого мне суждено иметь.