Олег Минкин - Правдивая история страны хламов. Сказка антиутопия

– Галактики не крошатся. Они аннигилируют, – меланхолически поправил его Атландер.

Как выяснилось в финале феерии (с.743), высадились матлахонские самолетчики как раз на своей любимой родине Матлахоне…

Описанной феерией карьера Свинтарея в качестве писателя-фантаста завершилась. Это объяснялось тем, что во времена правления Бифа Водаёта лучшей книгой считалась та, которую не прочел ни один хлам. А этому условию больше всего способствовало такое свойство книги, как ее народность.

– Свинтарей, что бы ты сейчас выбрал: любовь Гортензии или священный творческий экстаз? – иронически обратился как-то к знаменитому народному писателю столкнувшийся с ним на улице гений страдания и последний в Хламии романтик Гицаль Волонтай.

– Именно так! – пасмурно отозвался Свинтарей.

В тот момент, когда писатель Свинтарей с намерением сообщить что-то неотложное подбежал и обхватил его за плечи, какая-то невидимая рука оторвала Гицаля Волонтая от земли и втащила его в шероховатое деревянное тело Высокого квадратного забора.

Спустя минуту та же рука вытолкнула его назад. Утратив массу и объем, он, подобно капле жидкости, расплылся по замшелой поверхности забора. А когда стены внезапно засветились изнутри золотисто-голубым свечением, Гицаль, словно на огромном экране, различил длинную шеренгу собственных изображений и понял, что перед ним, как на кинопленке, разворачивается вся его предыдущая жизнь: от первых мук рождения до непосильной работы на строительстве канала.

Эта полоса пересекалась с полосами жизни известных и не известных ему хламов, которые, в свою очередь, пересекались с другими полосами, и, отдаляясь, становились тоньше, образуя на поверхности забора мудреное кружево.

Ощущение от увиденного было необыкновенным. Но анализировать его Гицаль не пытался, ибо каким-то шестым чувством ощущал, что логика и хламские понятия здесь бесполезны. Лишь в одном он не сомневался: все, что было изображено, представляло собой историю рождения, жизни и гибели Страны Хламов.

Напротив того места, откуда он вел свое наблюдение, в заборе зиял гигантский поперечный разлом, своеобраз-ная “черная дыра”. Слева от него забор как бы начина-лея, так как был сложен из свежеочищенных, плотно пригнанных друг к другу бревен.

Отдаляясь от Гицаля, он постепенно старел, загнивал, обрастал мхом, растрескивался, а в конце, перед тем как нырнуть в “черную дыру”, наклонялся, обугливался и скалился беззубым ртом длинной извилистой трещины.

На поверхности забора можно было различить все до единого события, какие когда-либо имели место в Хламии: не оставалось ни одного пропуска, ни Одного свободного лоскутка… И Гицалю померещилось вдруг, что поверхность эта да и сам квадратный забор – временная петля, со всех сторон окружающая клочок пространства, где творится история Хламии.

И нет у этой петли ни конца, ни начала, ибо она подобна змее, заглотившей собственный хвост.

Понаблюдав еще, Гицаль понял, что жизни хламов – это простые отрезки, рывки от рождения к смерти.

Лишь полосы судеб отдельных избранников вновь и вновь прерывистой строчкой пробегали по поверхности забора, то и дело прокалывая ее насквозь.

К примеру, Смок Калывок несколько раз появлялся в Хламии и исчезал из нее, и эти моменты были поворотными в истории хламской державы. И сам Гицаль, исчезнувший во время строительства канала, появился вновь во время его засыпки в образе надменного старца в черных очках с дорожной тростью в руке, а затем на длинном, заставленном едой и напитками обеденном столе кабачка “Сердцебиение” перед Хитером Смитером и Смоком Калывоком, которые напрасно старались договориться о чем-то важном для существования страны.

Какой смысл содержался в увиденном, для чего и кому это было нужно – оставалось только гадать. Одно было несомненно: линии Гицаля и Смока подчиняясь какой-то вселенской геометрии, стремились исключить одна другую и поочередно пересекались с заветным сундуком Болтана Самосуя.

Сам же сундук был подвешен на еле заметных нитях, которые брали начало в черном разломе и в него же возвращались.

И непрерывная линия иностранца Шампанского извивалась вдоль поверхности забора, описывала полный круг и исчезала в “черной дыре”. Оттого-то, может быть, Шампанский и был осужден никогда не умирать и ниоткуда не появляться…

Невидимая ладонь опустилась на Гицаля Волонтая, оторвала его от золотисто-голубой поверхности и в виде сверкающего эллипсоида швырнула в неуютное пространство Страны Хламов.

Последним ощущением романтика было сожаление о том, что ни ему, ни кому другому не дано взглянуть на оборотную сторону забора, узнать полную и окончательную истину. Но было ясно, что даже то, что ему довелось увидеть – это огромное счастье и щедрый подарок того, кому принадлежал весь замысел и чье расположение ему предстояло еще оценить.