Фэн Цзицай - Повести и рассказы

Цзинь Цзысянь, потирая от удовольствия руки, сказал:

— Замечательно, уж теперь мы сбережем волшебный кнут!

Потом он спросил:

— Сколько это стоит, я заплачу!

Хозяин Фэн хоть и бесхарактерный, но и его легко зажечь. Увидев, как радуется Цзинь Цзысянь, он тоже воодушевился. Вежливо сложив руки, он сказал:

— Денег не возьму! Сберечь волшебный кнут — значит сберечь дух, завещанный нам предками. Я дарю эти рецепты!

Потом он переписал для Цзинь Цзысяня еще два рецепта: «Мазь богов» и «Аромат богов». Первое снадобье надо было втирать в волосы, а другим надо было брызгать на них. Хозяин Фэн попросил Цзинь Цзысяня купить все необходимое для приготовления снадобий в разных аптеках, чтобы никто не мог тайком списать рецепты. В аптекарском деле кража чужих секретов самое большое зло.

Цзинь Цзысянь подумал, что он и впрямь повстречался с хорошим человеком. Осыпав хозяина Фэна благодарностями, он обежал аптеки и быстро подобрал все, что было записано в рецептах. Лечение пошло успешно. В этих снадобьях словно сила волшебная сидела. Через несколько дней волосы Дурня-Второго уже были черными и лоснились, будто их облили тушью и смазали маслом. Потом глядят — они разбухли и выросли, точно стебли травы весной. Прошло полмесяца, и вдруг на кончиках волос появились черные и блестящие стрелки, словно молодые побеги на старом стебле. От их вида члены семейства Цзиней кричали от радости. К тому же лечению, казалось, сами небеса помогали: частенько шел снег, раза два или три выдался такой снегопад, что снегу навалило больше чем на чи. Цзинь Цзюйхуа готовила лекарства в талой воде и каждый день расчесывала Дурню-Второму волосы, глядь — а они каждый день растут на три фэня [35] Фэнь — мера длины в Китае, 3,2 мм. . Пришла весна, и лоснящийся, черный, как воронье крыло, толстый и длинный волшебный кнут стал словно прежний.

Дурень-Второй несколько раз его опробовал — не отличишь от того, что было.

К этому времени повсюду уже говорили, что Дурень-Второй не погиб и не был увезен иностранцами за море, а что его коса сгорела от лампы и он, словно петух с выщипанным хвостом, прячется в доме своего тестя Цзинь Цзысяня. Нашелся добрый человек, выдумал какой-то предлог и пришел в дом семейства Цзиней, чтобы предупредить об этих слухах. А Цзинь Цзысянь из этого «предупреждения» понял, что новая молва пошла гулять из уст хозяина Фэна. Он подумал, что тут нет ничего страшного. Ведь он сам так все и наплел хозяину Фэну. Хорошо, что в тот день он был осторожен и не сказал всей правды, а иначе все узнали бы, что волшебный кнут был прострелен заморской винтовкой, и быть бы тогда неприятностям! Этого он больше всего боялся. Чем больше он думал о новых слухах, тем больше сердился, он даже хлопнул по столу и хотел было идти к хозяину Фэну, чтобы посчитаться с ним, но, успокоившись немного, подумал: какой прок ругаться с таким бесхарактерным человеком, как хозяин Фэн? Пусть он размазня — от этого он еще больше сможет навредить. Он мысленно сказал себе:

— Тут получается точь-в-точь по старинному изречению: кого жалеешь, того надо больше всего бояться!

Дурень-Второй стал успокаивать тестя:

— Ну к чему сердиться, завтра я пройдусь по улице, и все эти слухи исчезнут!

На следующий день Дурень-Второй в сопровождении жены и тестя прошелся по городу. Все видели Дурня-Второго, и все видели у него на голове волшебный кнут, тут же все пересуды прекратились. Видно, сплетни не могут большого вреда причинить и не надолго задерживаются в головах людей. Они словно газы в животе — мало-помалу выходят наружу.

Хотя в глазах других людей волшебный кнут был все так же могуч, в душе у него не было прежнего спокойствия. Воспоминание о том, как в тот день неизвестная заморская винтовка прострелила ему косу, висело камнем у него на сердце, отнимало у него все радости. Хотя перед людьми он был обладателем всемогущего волшебного кнута и большая доска с надписью «Распространяющий величие государства» по-прежнему висела в его доме, он чувствовал в себе какую-то пустоту, словно он лишился какой-то самой главной точки опоры. Коса на голове словно погрузила его в яркий и долгий сон. Теперь он, неожиданно для себя, пробудился от этого сна, и волшебные чары косы как будто рассеялись.

В последний год дела у Цзинь Цзысяня шли плохо. Желающих купить его «восемь разрушившихся вещей» становилось все меньше и меньше. Каждый день он вздыхал и причитал, несчетное число раз повторяя: «Хоть древние песни прекрасны, они ныне людям не по нраву».

Но если не продавать картины, то нечего будет есть, а в брюхе сила, перед которой никто не устоит. Он заделался рисовальщиком, живым и мертвым рисовал портреты. Как раз в это время появилась заморская фотография, за небольшую плату человек мог получить свой образ, весь, какой он есть, запечатленным на фотокарточке. Хотя заморская фотография прямо-таки чудеса творила, но и у нее был недостаток — фотокарточки не могли быть большими, портреты по размерам должны были быть куда больше.

Но не успел он приноровиться писать большие портреты с фотокарточек, как появилась опять-таки заморская техника ретуширования, люди на фотографиях стали большими, да и снимки стали такими же достоверными, как рисунок. От этого Цзинь Цзысянь даже аппетита лишился, бранил на чем свет стоит иностранцев; наткнувшись на что-нибудь заморское, тут же принимался его ругать, клялся, что не будет покупать заморских товаров, и даже разбил стоявшие дома заморские часы. Но после года гэнцзы городские стены снесли, ворот не стало, никто уже не бил в барабан, когда их открывали и закрывали, в башне для барабанщиков сидел заморский караул, а большие часы «из ста восьми рычагов» давно встали. Ему оставалось только узнавать время по солнцу, и он, конечно, частенько ошибался. Но он дал зарок: заморских часов не покупать, и упрямо его держался.

В это время Дурень-Второй и Цзинь Цзюйхуа уже переехали обратно на западную окраину, но им приходилось каждый день помогать Цзинь Цзысяню. Дурень-Второй видел, что дела у тестя идут все хуже и хуже и тому приходится все туже затягивать пояс, вот он возьми и скажи Цзинь Цзысяню:

— У нас с Цзинь Цзюйхуа детей так и не народилось. Видно, не смогу я исполнить завет передавать искусство бить косой только детям. Я думаю, что, во-первых, нельзя, чтобы гунфу моих предков пресеклось, а во-вторых, чтобы есть трижды в день, иметь хворост и рис, масло да соль, на то деньги надобны. А когда в животе пусто, ни о чем другом уже и думать не будешь. Я решил открыть школу, взять себе учеников, да вот не знаю, не поступаю ли я вопреки заветам предков?

Цзинь Цзысянь ничего не ответил, думал три дня, а потом сказал: