Фэн Цзицай - Повести и рассказы

— Если это ты, я все могу простить…

Бай Хуэй взволнованно подняла к нему лицо — любовь сделала его еще более красивым. Он хотел поцеловать ее, но она высвободилась из его объятий и быстро побежала по улице. Ее фигурка мелькнула в свете фонарей и растворилась в ночной мгле.

На следующий день в одиннадцатом часу Бай Хуэй пошла к Чан Мину.

В этот раз она надела на себя зеленую хлопчатобумажную куртку. Куртка была старенькая и выцветшая, зато чисто выстиранная и к тому же очень шла ей, плотно облегая ее фигуру. На ногах у нее были новые парусиновые туфли. Шнурки туфель украшали маленькие черные бабочки. Волосы были аккуратно расчесаны, косы туго заплетены. Бай Хуэй еще никогда не наряжалась с мыслью понравиться другому человеку. Ну а как было на сей раз, только небу известно. На ее белом лице играл румянец, глаза радостно сияли.

Она вошла в дом, где жил Чан Мин. Поднялась по лестнице, постучала в дверь, но ей никто не ответил. Она толкнула дверь, та была не заперта, но в комнате никого не оказалось. В ней было чисто убрано. Кровать была застелена новым голубым покрывалом, ровным и мягким, как водная гладь в безветренную погоду. На круглом столике около кровати лежало несколько книг, рядом с ними стоял тазик с листьями — тот самый тазик, который раньше валялся за дверью. Теперь он был чисто вымыт, и лежавшие в нем широкие сочные, влажные листья ярко горели в лившихся через окно лучах солнца. На листьях блестели, словно прозрачные жемчужины, капли воды.

Она впервые почувствовала, что эта тесная, даже не предназначенная для жилья комната стала ей милой и родной. За окном ветви старых деревьев сплетались в прелестный узор.

Дверь скрипнула, она оглянулась. Ресницы ее затрепетали, и, вторя им, громко забилось сердце. Но в комнате никого не было. Ах вот оно что: это же маленький котенок. Котенок просунул в дверь белую пушистую мордочку и посмотрел на Бай Хуэй круглыми, будто отлитыми из зеленого стекла глазами.

— Ты к кому? — тихо и ласково, словно разговаривая с ребенком, спросила она котенка. — Чан Мина нет дома. Ты зачем без спроса врываешься?.. — Бай Хуэй вдруг вспомнила, что она и сама вошла в комнату без спроса. Ей стало неловко, хорошо, что ее собеседником был котенок.

Котенок подошел поближе, тупо уставился на нее, потом пискнул и потерся о ее туфлю в знак дружбы. Она взяла котенка на руки и легонько погладила его пушистую матовую шерсть. Вообще-то Бай Хуэй не любила животных. Полгода тому назад они с Хэ Цзяньго проводили обследование семьи одного учителя, с которым они вели борьбу. Этот учитель разводил у себя дома золотых рыбок. Они сочли это занятие буржуазным времяпрепровождением, преследующим цель уклониться от революции. Учителя они сурово осудили, а аквариум с рыбками выбросили в канаву.

Котенок, урча, нежился у нее на руках. Потом он потянулся к столику и мяукнул.

— Ты хочешь есть? Ах, нет? Ты хочешь читать, да? Ну ладно, почитаем вместе.

Держа котенка на руках, она подошла к столу и взяла одну книгу в твердой обложке. Это был томик сочинений Лу Синя. Она перелистала книгу, из нее выпала фотокарточка. На ней была изображена женщина средних лет, в форменной одежде. У нее было чуть припухлое лицо, блестящие черные глаза излучали доброту. Лицо женщины показалось Бай Хуэй очень знакомым, особенно эти черные глаза. И вдруг! Глаза на фотографии пронзительно, невыносимо пронзительно уставились на Бай Хуэй. Потом на виске женщины выступила алая кровь и струйкой потекла вниз. Глаза закрылись, и в последний миг взгляд ее с необычайной ясностью, словно не желая сдаваться, скользнул… И тут в ушах Бай Хуэй зазвучал холодный металлический голос:

— Она умерла, умерла, умерла, умерла…

Голос оглушал ее, как удары колокола. Она зашаталась, все поплыло перед ее глазами. Котенок и книга полетели с коленей на пол. Книга прихлопнула сверху котенка, и тот, отчаянно пискнув, убежал.

В это время на лестнице послышались шаги, и до нее донесся голос Чан Мина:

— Ты чего так испугался? Незнакомого человека встретил? Это же моя старая приятельница, ее зовут Бай Хуэй.

Чан Мин только что умылся внизу и поднимался по лестнице с тазиком в руках. Его чисто вымытое лицо дышало свежестью. Он уже услышал голос Бай Хуэй и знал, что она в его комнате.

— Можно войти? — Чан Мин стоял у порога комнаты и улыбался.

Ему никто не ответил. Он решил, что Бай Хуэй в веселом настроении и хочет его разыграть.

— Понимаю, строгий генерал всегда выражает согласие с подчиненными молчанием, — сказал он, толкнул дверь и вошел. Бай Хуэй сидела на стуле рядом с круглым столиком. Лицо ее было матово-бледным, на нем застыло выражение нестерпимого страдания.

— Что с тобой? — спросил он, положив тазик. — Тебе нездоровится?

Бай Хуэй в смятении смотрела на Чан Мина. У нее не было сил подняться. Сидя на стуле, она протянула Чан Мину фотокарточку и выдавила из себя:

— Это кто?

Чан Мин изменился в лице и упавшим голосом сказал:

— Как раз об этом я обещал рассказать тебе, когда мы вчера расстались. Я не хочу ничего скрывать от тебя. Это — моя мать!

— Кем она была?

— Учительницей иностранного языка в четвертой школе…

— А сейчас она где? — еле слышно спросила Бай Хуэй.

— Умерла. Левоэкстремистские элементы избили ее до смерти. — Чан Мин тяжело опустился на ровно застеленную голубую кровать. По покрывалу во все стороны побежали морщины. Казалось, он разбил кусочек стекла.

Рана в душе Бай Хуэй раскрылась. Ей вдруг показалось, что перед ней разверзлась пропасть. Она падает в нее! И не может достигнуть дна! И она отчаянно пыталась спастись, как утопающий цепляется за щепку.

— Наверное, она в чем-то провинилась!

Подняв полные слез глаза, Чан Мин сказал:

— Какая у нее могла быть вина? Она любила партию, любила председателя Мао, любила родину, любила жизнь. Как она могла хоть чем-то навредить людям? Виновата не она, а те, кто мучили и убили ее, те злодеи!

— Нет, нет! — Бай Хуэй прервала Чан Мина, словно боясь, что он еще что-нибудь добавит. — Ты судишь о ней только по тому, что лежит на поверхности. Ты не знаешь ее прошлого. Разве она ничего не делала плохого в старое время?

— Я знаю все ее прошлое. Она не раз мне о нем рассказывала! — взволнованно ответил он. — Я тебе все расскажу, но ты не передавай это тем негодяям, которые измываются над людьми! Они ничего не хотят знать и не захотят это признавать. Ведь, если они это признают, какое у них будет основание глумиться над людьми? Им нужно все отрицать… Мои отец и мать были студентами педагогического института, бедными студентами. Окончив институт, оба не смогли найти работу. Отец служил переписчиком в одной газете — сейчас они, конечно, могут заявлять, что он переписывал реакционные статьи. А мать стирала одежду и присматривала за детьми в доме одного богача. Потом отцу и матери удалось, потратив свои скромные сбережения, по протекции устроиться учителями в средней школе. Мама преподавала иностранный язык, отец — китайский. Отец ненавидел старое общество. На уроках он пропагандировал передовые идеи, на него написали донос, гоминьдановские власти объявили его «красным элементом» и на год бросили в тюрьму. Там ему пришлось голодать, терпеть побои и издевательства. На свободу он вышел совсем больным человеком. Работу он потерял. Мне тогда шел третий год, как мать могла прокормить нас троих? К счастью, наступило Освобождение, и мы были спасены. Отец и мать просто не сходили с учительской кафедры, потому что они любили преподавать, а еще больше потому, что любили молодежь. Мать говорила: «Когда ты среди молодежи, душа тоже молодеет». Отец, несмотря на болезнь, упорно продолжал работать. Им обоим присвоили звание «Учитель первой категории». Эта фотография матери снята как раз в то время. В пятьдесят девятом году отец умер, а мать, она… целыми днями работала как вол. После уроков она беседовала со школьниками, давала дополнительные уроки, частенько забывала даже поесть, домой приходила только поздно вечером. Поужинав, садилась за письменный стол и проверяла школьные тетради. Нередко она сидела до глубокой ночи… Конечно, нынче они говорят на своих собраниях, что она «безжалостно отравляла молодежь». Пусть себе болтают! Все равно история вынесет свой приговор. Мать была искренним, трудолюбивым, добрым человеком! Год за годом она направляла выпускников школы в университеты, на работу в промышленности и сельском хозяйстве. Каждый раз на Новый год в нашем доме собирались ее бывшие ученики — некоторые были чуть ли не одного возраста с матерью… Нет, ты посмотри, посмотри… — Он вскочил, вытащил из шкафа большой газетный сверток, дрожащими руками разорвал газету, и на стол вывалилась, наверное, целая сотня фотографий. На фотографиях были самые разные люди. Были военные. Некоторые были сняты группами. Были и люди, снявшиеся вместе с матерью Чан Мина. Чан Мин стал перебирать карточки. — Смотри, вот эти так называемые отравленные матерью люди! Неужели это преступление матери против революции? За что ее лишили жизни? У матери было еще много сил, она могла бы принести еще так много пользы революции! Те негодяи убили ее в подвале школы, зверски убили! Им мало было оскорбить достоинство человека, им нужно было, как фашистам, физически его уничтожить. Эти самозваные революционеры орут громче и исступленнее всех. А что они сделали? Истребили настоящего революционера! Из-за матери те люди и меня выгнали из дома, и теперь живу я здесь! Нет, Бай Хуэй, ты не должна затыкать уши, ты не должна бояться услышать об этом ужасе. Ты должна знать…