Фэн Цзицай - Повести и рассказы

Не подумайте, что я был беспутным малым. У меня в училище хоть и была подружка, но я не позволял себе с ней никаких вольностей, разве что легко коснуться губами ее щеки. Не знаю, что нашло на меня в этот раз.

На следующий день мы взялись за оформление брачной процедуры, и, хотя никто не был против, регистрация была унизительной и долгой: то не было на месте человека, который выдавал брачные свидетельства, то печать оказывалась запертой в каком-нибудь ящике. Цзюньцзюнь исчезла на три дня. Я не находил себе места от беспокойства, хотел идти за ней. Но все случилось так быстро, что я еще не был знаком с ее родственниками, знал только, что дядя торговал канцелярскими товарами в уездном снабженческо-сбытовом кооперативе. С какими препятствиями она столкнулась? Может быть, ей отказали из-за возраста?

Наконец вечером она пришла, хохотала и болтала, как прежде, ни словом не обмолвившись о свадьбе. Я видел, что веселость ее была наигранной, и спросил, в чем дело.

— Я задам тебе только один вопрос, — сказала она. — Ты совершал дурные поступки?

— Нет, никогда. А что случилось? Ты не веришь мне? — спросил я, чувствуя, что не успокоил ее.

Она склонила голову мне на плечо.

— Прости, мне не следовало спрашивать об этом. Я верю, ты хороший, я не хочу расставаться с тобой.

Каким же я был дураком! В моей голове легко соединялись два зыбких, бесформенных художественных образа, почему же я, как назло, упорно не видел связи между ее словами и словами Цуй Дацзяо.

Потом она не появлялась десять дней, дни тянулись бесконечно долго, и каждый новый был длиннее предыдущего. Меня мучило ощущение, что я покинут. Мир опустел.

На одиннадцатый день за окном вдруг послышался ее голос, она стояла в проеме окна на фоне бескрайней степи и махала мне рукой. Новая желтая кофта ярко горела на солнце. Я выскочил из дому, подбежал к ней, она с важностью указала мне пальцем на землю. Там на зеленой траве лежал букет свежесорванных васильков, и я, повинуясь ее жесту, осторожно поднял цветы. Под ними была спрятана бумага. Вид у нее был таинственный и ликующий. Ах, вот в чем дело! Она получила в школе разрешение на брак. Я взял в руки отпечатанное на ротаторе, долгожданное, пахнущее краской свидетельство и, как безумный, упал на траву у ее ног. Она околдовала, меня. Цзюньцзюнь опустилась рядом со мной и сказала:

— Когда я умру, положи мне на могилу полевые васильки, они одного цвета со мной…

Я закрыл ей рот рукой, но она отдернула мою руку и серьезно продолжала:

— Погоди, это еще не все. Похоронив меня, ты покончишь с собой.

При этих словах из глаз у нее потекли слезы, и я не знал, как утешить ее. Но она сама вдруг встряхнулась, со смехом выхватила у меня свидетельство и, как козлик, стала прыгать и плясать вокруг меня, приговаривая:

— Наша взяла! Наша взяла!

А на пушистых ресницах, как капельки росы на молодой траве, блестели слезы.

— Мы победили, что ж ты не радуешься?

Я кивал головой, смеялся, не совсем, правда, понимая, кого мы победили.

Весть о нашей свадьбе облетела чуть не весь уезд. Я узнал, что бездетная тетка, растившая Цзюньцзюнь как родную дочь, была глубоко оскорблена ее замужеством. Они поссорились, Цзюньцзюнь отказалась от наследства. Говорили, что несогласие ее родных на наш брак было связано с Ло Цзяцзюем. Но каким образом? После моего перехода в новую бригаду в моих отношениях с ним не было ни прежней скрытой натянутости, ни каких-либо столкновений. Я вдруг вспомнил первую встречу с Цзюньцзюнь — ведь они пришли вместе. Неужели у них…

Я взял покрывало, накинул его на голову себе и Цзюньцзюнь.

— Мы здесь одни, ни стол, ни стулья не слышат нас. Скажи, Ло Цзяцзюй был влюблен в тебя? Говори правду, лгать грешно, — сказал я. В тишине слышалось ее особенное, нежное дыхание. Она не отрицала.

— А он тебе нравился, только без обмана? — настаивал я.

— Я люблю тебя, одного тебя! Теперь и всегда… — возбужденно сказала она и, не дав мне ответить, крепко прижалась ко мне и закрыла рот долгим поцелуем. В темноте под покрывалом она не ошиблась и не ткнулась мне в щеку или подбородок, а поцеловала прямо в губы. Все ее чувства были обострены и точны.

Итак, мои отношения с Ло Цзяцзюем незаметно усложнились, хотя при встрече со мной он по обыкновению посмеивался и щурился так, что я почти не видел его глаз и тем паче не знал, что у него на уме. Увидев меня перед свадьбой, он пошутил:

— Берегитесь, устрою я на свадьбе розыгрыш молодым!

Его великодушие тронуло меня.

Я лез из кожи вон, чтобы лучший день моей жизни стал и самым счастливым. Ло Чангуй разрешил мне самостоятельно, по желанию изготовить и расписать несколько блюд. Это была величайшая поблажка, ибо испокон веков керамические изделия в мастерской изготовлялись по определенным образцам. Исходя из своих долгих наблюдений над свойствами и декоративными возможностями потечной глазури, я набросал росписи восьми блюд. На первом блюде я нарисовал обезьяну верхом на буйволе. Дело в том, что Цзюньцзюнь родилась в год обезьяны, я — в год буйвола, меня так и подмывало подразнить ее, я заранее предвкушал, сколько озорства и веселья вызовет моя шутка. Затем я взялся за остальные семь блюд. Смешав несколько оттенков цветных эмалей, я бамбуковой палочкой прочертил на одних контуры орнамента, на других полуабстрактные рисунки, а на последнем расположил глазурь спиралями, поместив их в центре. Теперь все доделает огонь, ставя блюда в печь, я не знал, какими выну их после обжига.

Печь, знаете ли, искуснейший кудесник, это она должна закончить дело, начатое гончаром. Режим температуры в печи колеблется от нескольких сот до тысячи градусов и выше, обжиг керамических изделий продолжается несколько часов, иногда несколько дней. Но вот ты открываешь наконец заслонку. Бог ты мой! Успех или поражение, шедевр или сплошной брак — все для тебя неожиданность! Изумленные восклицания, брань, слезы… что ни изделие, то загадка, то новая судьба, а кто же наперед знает судьбу? Даже талантливые умельцы и те покорны игре случая. Раньше, бывало, старые горшечники, прежде чем открыть печь, обязательно возжигали курительные свечи Будде.

В день свадьбы я вынул из печи свои восемь расписанных блюд. Я открыл пышущий жаром короб — и обомлел. О чудо! Оказывается, именно здесь, в печи, из красного кирпича и желтой глины совершается таинство искусства и даже неказистая грушевая косточка обернется в ней бесценным творением.

Блюдо с изображением обезьянки верхом на буйволе получилось гладким и прозрачным, точно густо смазанное маслом. Обезьянку я задумал белой, но она вышла золотисто-желтой, точь-в-точь как яркая кофточка у Цзюньцзюнь, потеки цветной глазури с мягкими переходами создавали впечатление тонкой ворсистой шерсти — ни дать ни взять золотистая карликовая обезьянка! Буйвола я нарисовал коричневого цвета, но после обжига в результате неравномерного окисления он стал пестрым; на белом фоне как раз там, где нужно, проступило несколько пятен, захочешь — так не нарисуешь! Как хорош был этот пестрый буйвол! Подглазурный слой в огне приобрел особую глубину и интенсивность синего цвета, оттенив, оживив рисунок. Глаз нельзя было оторвать от золотистой обезьянки, набрасывающей на буйвола гирлянду свежих цветов — переливающихся, пастельных полутонов. Я не ожидал такого красочного цветового эффекта. Восхищение вызвали и остальные блюда с декором, особенно удалось блюдо со спиралевидным рисунком, множеством переливов глазури, переходов одних тонов в другие, то был настоящий вихрь, буйство красок! Созерцая их, ты проникал в глубину сокровенного. Слова бессильны описать открывшийся передо мной мир красок. Я радовался как безумный!