Фэн Цзицай - Повести и рассказы

— Никогда не прощу ему, что он задавил Черныша! — крикнул я.

— А, ты говоришь о том псе? Не возводи на него напраслину, он не давил его… он сам говорил мне об этом…

— Ложь! Я был тогда в машине!

— Постой… он вроде сказал, что хотел его объехать, но на таком близком расстоянии не смог вывернуть колес и придавил ему лапу.

— Не может быть!

Я не мог поверить, что Цуй способен на такое, но потом вдруг вспомнил, что машина действительно резко вильнула в сторону.

— Так Черныш жив?

Я боялся обольщать себя надеждой.

— Жив, жив, я даже видел его, у него искалечена лапа. Без тебя он много раз приходил к твоему дому, все лаял…

Комнатушка старика Ло сразу озарилась светом. Кого мне благодарить? Жизнь и в самом деле прекрасна! Она не дает тебе отчаяться, всегда одарит живительным глотком воздуха, повернет колесо твоей судьбы к лучшему, возместит за невзгоды, увлечет надеждой, днем завтрашним, послезавтрашним, картиной будущего, а если ты заблудишься в тумане, выведет тебя на тропинку…

Я стал повсюду искать Черныша, расспрашивал всех подряд. Одни что-то знали о нем, другие, как говорится, ни слухом, ни духом, но наконец появилась путеводная нить: один продавец сигарет недавно на обочине проселочной дороги в двадцати ли к западу от уездного центра видел ободранного худого черного пса, видно, совсем обессилевшего от голода. Разносчик пожалел его и бросил ему кусок хлеба. Собака, добавил он, хромала, какое-то время плелась за ним, потом исчезла из виду.

Эта весть укрепила мою надежду. В свободные дни, купив мяса и нанизав его на пеньковую веревку, я отправлялся в окрестности уездного центра на поиски Черныша. Я искал его в полях и на дорогах, заходил в селенья и поселки, пока не понял, что мир слишком огромен и пес затерялся в нем, словно иголка в стогу сена.

Как-то в очередное воскресенье я запасся мясом и, спозаранку выйдя из дому, ходил до полудня, но так и не напал на след Черныша. Я валился с ног от усталости и лишь усилием воли заставлял себя продолжать путь. Решимость найти собаку ни на минуту не покидала меня, я был уверен, что он, как и я, все это время ищет меня. Мне встретился на пути незнакомый поселок, на краю которого, к счастью, была закусочная. Я вошел, взял миску рисовой каши и присел отдохнуть, вытянув гудевшие от усталости ноги. Вдруг послышались детские голоса:

— Бей пса, бей, бей его!

Я выскочил на улицу. Там уличные мальчишки ивовыми прутьями хлестали собаку. Животное, не двигаясь и не сопротивляясь, лежало у стены, не подавая признаков жизни. Неужели Черныш? Сердце сжалось от испуга, я подбежал и с первого взгляда узнал его. Он лежал на боку с закрытыми глазами, не реагируя на удары. Черный как уголь и худой, с облезлой, испачканной в грязи шерстью, он был мало похож на прежнего Черныша.

Я позвал его. На мой голос он рывком приподнялся, едва удержавшись на дрожавших лапах, подался вперед и вытянул морду, уставившись на меня. Мальчишки в страхе разбежались.

— Дай правую лапу, Черныш! — хриплым голосом произнес я.

С трудом, дрожа всем телом, он протянул мне грязную правую лапу. Черныш! Мой Черныш! Я заключил его в свои объятия и крепко прижал к себе. Я почувствовал, как его дрожь передается мне, а его морда, горячо и трогательно, с силой прижимается ко мне. Что тут говорить? Мне казалось, я обнимаю вселенную, всю вселенную со всем ее сущим…

Вы поймете, почему теперь, опасаясь потерять своего пса, я повсюду беру его с собой. Ради него приходится ездить мягким вагоном, здесь спокойнее и контролеры не такие строгие. Черныш все понимает, он без моей команды не подает голоса. А я не хочу даже ненадолго разлучаться с ним: боюсь, как бы это не стало разлукой навек… Он постарел, не убегает больше из дому, мало ест, у него так и не отросла его прежняя густая черная шерсть. Целыми днями он лежит у меня в ногах и, лишь заслышав шум проезжающей машины, приходит в страшное возбуждение, скулит, скалит зубы, шерсть поднимается на его загривке… короче, теперь вы и сами догадались, что у меня наверху в ящике.

Пока я слушал эту удивительную исповедь «безымянного» художника Хуа Сяюя, ком не раз подкатывал к горлу от нахлынувших чувств. Я поднял голову и посмотрел на ящик — безмолвный и неподвижный, который таил в себе историю горестной жизни человека чистой и беспокойной души. Его прошлое заставляло с еще большим сочувствием и тревогой отнестись к его настоящему.

— Так, значит, теперь вы расписываете блюда? — поинтересовался я.

В ответ Хуа с усмешкой покачал головой.

— Если рассказать, вы, пожалуй, посмеетесь надо мной. Сначала я приступил к работе в своем старом цехе декораторов, но через две недели все изменилось, причем из-за события совсем незначительного…

Как-то я гулял по проселочной дороге. Только что прошел дождь, омытые дождем деревья и растения радовали глаз глубиной и свежестью цвета, а показавшееся впереди белое пятно своей ослепительной чистотой еще более усиливало звучание этих нежных полутонов. Так бывает, когда пианист во время исполнения берет октавой выше.

Просветленный, радостно-взволнованный, я продолжал свой путь. Когда пятно приблизилось, то оно оказалось белой рубашкой Ло Цзяцзюя. Мы не встречались несколько лет. Не знаю почему — может быть, под впечатлением обновленной после дождя природы или чистоты этого белого цвета, — только я сразу забыл все неприятное, что было связано с ним. И когда он справился о моих делах, чистосердечно ответил, что расписываю блюда, что у меня голова полна новых идей и что я непременно подниму мастерство художественной росписи на высокий уровень. На следующий день без всяких разъяснений меня перевели в цех по обжигу. Спрашивается, ну кто тянул меня за язык?

— Мне кажется, вы часто обманываетесь в людях!

— Что и говорить, так-то оно так, хотя, с другой стороны, я вовсе не считаю себя в проигрыше. Теперь, работая у печи, я овладел техникой обжига фарфора, а от этого, как известно, на семь десятых зависит успех нашей работы. Гончары говорят: кто не знает толк в обжиге, не понимает и фарфора. Теперь я могу смелее и увереннее добиваться нужного цветового эффекта при обжиге посуды. Странно, человек, постоянно преследующий меня, против своей воли оказывает мне услуги. Как по-вашему, почему так получается?

Я молчал, пораженный, не находя слов, чтобы выразить вертевшиеся в голове неясные мысли. История этого странного человека всецело захватила меня…

— Помните, вы спросили у Ло Чангуя про «глаза» на керамике, что он рассказал вам?

— Он умер как раз в ночь после нашей встречи. А в тот день он мне больше ничего не сказал: он не хотел раскрывать секрет мастерства…

— Они могут подарить вам семейную реликвию, — в раздумье, с горечью продолжал он, — но ни за что не передадут твоего искусства. Этот консерватизм вынуждает нас шаг за шагом повторять путь предшественников, но он же придает нашему искусству характер неповторимой самобытности и вечной неразгаданной тайны. Ло Чангуй, правда, питая ко мне симпатию, обронил несколько фраз, которые помогли мне постичь более глубокие пласты искусства. И если мне удастся вернуться в цех художественной росписи… я слишком самоуверен, не правда ли?