Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Лао Вэй вышел во дворик. Там никого не было. Только продавщица мороженого, обхватив руками коробку, сидела на ступеньках и считала деньги. У дороги два паренька, стоя на обочине, подбрасывали в воздух летающие тарелочки, но тарелочки улетали в сторону, и поймать их было почти невозможно — видно, у пареньков не хватало сноровки. Эта модная игра пришла сюда из Пекина и Шанхая. Сын тоже купил такую тарелочку. Лао Вэю игра казалась детской, но сын говорил, что в Америке ею увлекаются и пожилые, полезно для здоровья, как спорт. Но, что бы сын ни говорил, Лао Вэй был уверен: сыну вряд ли понравится, вздумай его родители поиграть в тарелочки.

Лао Вэй, едва волоча ноги, шел с опаской — как бы в голову не угодила тарелочка. Эту улицу пересекала Хуайхайлу. Фонари в виде лепестков цветка, сверкая, как драгоценные камни, ярко освещали асфальтированную дорогу, отчего улочки и переулки, убегавшие от нее в разные стороны, казались еще темнее. С востока на запад драконом пролетела машина — оранжевая, как апельсин. Лао Вэй прибавил шагу, чтобы поскорее выйти на Хуайхайлу. Тусклый свет на этой маленькой улочке нагонял тоску, которой, казалось, не будет конца. Но если вспомнить ту Хуайхайлу, на которой развернулось Хуайхайское сражение, когда рекой лилась кровь и летели головы, нынешняя тяжесть на душе покажется ерундой. Если бы на каждой капле пролитой крови, на каждой могиле погибших в бою распустился бы цветок или выросло дерево, здесь уже был бы огромный благоухающий луг, густой лес. С той поры минуло тридцать лет. Лао Вэй сокрушенно покачал головой, вспомнив погибших в бою товарищей. На юге высился памятник жертвам Хуайхайского сражения. Даже гора Фэнхуаншань меркнет рядом с этим самым высоким в Азии памятником. Он, словно великан, взирает на землю с укором, будто хочет сказать людям: «Плохо вы трудитесь, друзья мои!» Каждый год с четвертого по шестое апреля по лунному календарю, в праздник «цинмин» [41] Весенний праздник Чистого света, приходится на 4—6 апреля по европейскому календарю; День поминовения усопших. , рабочие, ганьбу, студенты, детишки — все с венками из живых цветов поднимаются на гору Фэнхуаншань, к подножию памятника, убирают могилы, отдыхают на лоне природы. Все тридцать лет, из года в год, три минуты звучит печальная торжественная песня. Дети достают из сумок приготовленные для пикника сухие лепешки, редиску…

«Что же вы так плохо трудитесь, так нерадивы, друзья?»

Лао Вэй замедлил шаг. Да, нерадивы, вот он, например, загубил ансамбль. Но небо ему свидетель. Он работал, не щадя сил, не давая себе поблажек. Если бы вернуть эти двадцать лет, он ни за что бы не взялся руководить ансамблем. Но разве можно отказаться от партийного поручения? Остается сетовать лишь на то, что у него не хватило сил, что он не оправдал доверия партии. Ему надо было заняться другим делом, но каким? Он уже стар, молота в руках не удержит, к станку не станет — зрение не позволяет. К тому же сейчас столько молодых ждут работы! Конечно, для него, кадрового работника шестнадцатой категории, всегда найдется стол в канцелярии и стул в зале заседаний, найдется место в отделе культуры, в промышленном отделе или отделе сельского хозяйства. Но может ли он еще принести пользу? Он стар, пора отдыхать.

При этой мысли кольнуло в сердце. Он не заметил, как подошел к кинотеатру Чжуншаньтан, у входа в сторонке двумя рядами стояли велосипеды, на стуле дремала сторожиха. Четвертый сеанс еще не кончился. Лао Вэй прошел между велосипедами. Магазины уже не работали, витрины были прикрыты деревянными щитами. Освещалась только витрина недавно построенного универмага, там то попеременно, то сразу обе зажигались красные и зеленые лампочки. Сверкал огнями нижний этаж гостиницы «Хуайхай»: двери зала с прохладительными напитками гостеприимно распахнуты, столы покрыты белоснежными скатертями, блестят ножки стульев, сверкают лампы дневного освещения, официантки в белых форменных платьях, собравшись группками, болтают между собой.

У перекрестка Лао Вэй свернул налево, ему захотелось пройти к дамбе Су Дунпо [42] Поэт, в честь которого названа дамба; жил в эпоху династии Сун (X—XIII вв.). , а потом, обогнув озеро Юньлунху, возвратиться домой. Баня за углом была уже закрыта, у входа, в темноте, спали нищие бродяги. У одного из фонарей на скамейках сидели старики и слушали рассказчика, перебирающего струны цитры [43] Цитра — китайский музыкальный инструмент. . Резкие звуки мелодии и хриплый голос рассказчика, такого же древнего, как его инструмент, производили тягостное впечатление. Исполнитель из последних сил старался для таких же, словно пришедших из прошлого века, стариков. Промчались велосипедисты с магнитофонами на руле. Под громкие звуки электрооргана звучала задорная песня «Пока молод — не вздыхай, счастливые годы…», мелодия совсем заглушила рассказчика. Старики с негодованием проводили их взглядом, а те даже не оглянулись. Будущее принадлежит молодым, они всегда в выигрыше.

У озера, на набережной, которая была выложена кирпичом, сидели парочки. За спиной у них стояли велосипеды, скрывая слившиеся силуэты от глаз прохожих. Лао Вэй поспешно отвернулся и стал смотреть в другую сторону. Он не возмущался, просто испытывал неловкость. Однако любопытство взяло верх, и, пройдя немного, он оглянулся. Как-то жена намекнула ему, что у сына появилась девушка. Вначале он очень рассердился, а потом рассудил, что чем раньше, тем лучше, невестка нарожает ему внуков. Все старики мечтают о внуках. Это у них как болезнь.

Вода в озере Юньлунху чистая, прозрачная, в лучах солнца она казалась голубой. А при лунном свете — то светло-голубой, то темно-зеленой. Лао Вэй стоял на высокой дамбе Су Дунпо и смотрел, как тихонько покачиваются маленькие лодочки. При свете луны их можно было принять за рыб. Удивительно красиво!

Эта дамба строилась еще во времена Су Дунпо, когда он был правителем округа, чтобы изменить русло Хуанхэ, выходившей из берегов и приносившей огромные бедствия народу. Су Дунпо сделал великое дело, и дамба была названа его именем. Прошло не одно столетие, но люди помнят его стихи: «Когда взойдет луна, я подниму бокал и к небу обращусь» и «Десять лет между жизнью и смертью». И этот «невежественный, подлый народ», как называл его маньчжурский император Цяньлун [44] Он же Гаоцзун (1736—1795). , не забыл поэта. Озеро много раз меняло свой вид, дамба стала совсем другой, теперь на ней — широкая дорога. Но название осталось прежним. Народ способен глубоко чувствовать и мыслить. Рассказы о добрых делах передаются из поколения в поколение, народ — хранитель памяти.

Лао Вэй поднялся на дамбу, и вдруг ему пришла в голову странная мысль: рыли озеро, возводили насыпь, утрамбовывали пласт за пластом и выстроили длинную высокую дамбу. Люди ее воспевают, чтят. Но помнят ли люди, что под дамбой погребена земля? На этой земле можно было вырастить деревья и цветы, посадить злаки, разбить бульвары и аллеи, где гуляли бы влюбленные. Она нежилась бы в лучах солнца, ее ласкал бы свежий ветерок, она наслаждалась бы голубым небом и белыми облаками.