Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Людское мнение за все воздает по заслугам. Поэтому, когда от взвода выдвигали отличников «пяти хорошо», за Сунь Дачжуана поднялся лес рук…

По выходным кормили два раза. Не успел Сунь Дачжуан вернуться к себе в барак и напиться воды, как дали команду на ужин. С большим котлом, из которого потом черпаком разливали по мискам, он пошел получать харчи на все отделение. Он был в нем самым услужливым и добросовестным солдатом. И вдруг, когда все собрались на ужин, послышался чей-то громкий плач. Со стороны деревни Лунвэй, растерянно озираясь по сторонам и беспрестанно раскланиваясь, бежал старик Футан. Приблизившись к ударникам, которые шумно окружили его, он схватил Пэн Шукуя за руку.

— Оговорили комбата Го, возвели на него напраслину!

— Футан! Что ты расшумелся? — гневно одернул его появившийся Инь Сюйшэн.

Старик с плачем кинулся ему в ноги.

— Я, я один во всем виноват! Нельзя было кричать «Да здравствует!..», да только комбат тут ни при чем…

— Вставай, ну что ты! — Инь пытался поднять старика с земли, но тот все отбивал головой поклоны, словно чеснок толок в ступе.

— Дедушка Футан, — пробившись к нему сквозь толпу, сказал Чэнь Юй, — если ты не перестанешь кричать, то комбату Го еще хуже придется.

Старик разом примолк и поднялся с колен. Осторожно поддерживая Футана, Сунь проводил его под гору в деревню. Пэн Шукуй переложил Суню в миску свою порцию и, велев отнести на кухню, скрылся в бараке.

В эпоху «пламенных лет» энтузиазм свершений бьет через край. А в «узаконенных сверху» передовых подразделениях с реестром заслуг буквально сбиваются с ног от поступающих через каждые три-пять дней «поздравлений» и «призывов». К счастью, молодые люди любят шум и новизну и не устают радоваться, отчего дух их парит еще выше.

В понедельник к вечеру расчистили площадку на территории «первой роты форсирования реки» для митинга, проходившего под лозунгом: «Ускорим темпы проходки! Клянемся довести до конца битву за Зал славы!» Комиссар Цинь Хао с четырьмя бойцами из агитотряда прибыл на митинг для передачи в роту драгоценной кружки и кресла, находившихся в личном пользовании заместителя главнокомандующего Линь Бяо. Митинг с принесением клятвы был приурочен к торжественной церемонии передачи этих реликвий. Так задумал Цинь Хао, умело маневрировавший в «политических кампаниях». Стройка и в особенности Зал славы были трудным орешком, но, как говорится, «оседлав тигра, с него уже не слезешь».

«Драгоценная кружка» была помещена в изящный футляр из органического стекла на подставке из красного мрамора. «Драгоценное кресло», с обивки которого свешивались разбросанные там и сям банты-бабочки из ярко-красного шелка, напоминало с первого взгляда расшитый паланкин невесты. Но, как ни украшай, вещи-то были самые обыкновенные: белая фарфоровая кружка производства Бошаньской фабрики, какую можно купить всюду; старинное кресло из финикового дерева с резьбой цветочного орнамента. Но, став личными вещами замглавкома, эти обыденные предметы приобрели необычайную ценность, словно национальные реликвии. И, как все реликвии, имели таинственную притягательность.

— Слышь, откуда эти драгоценности?

— Не иначе, как сам Линь Бяо подарил!

— Может, из Дворца съездов?

— Скажешь тоже, откуда там такие кресла?

— Значит, прямо из дома министра…

Пока бойцы гадали, из каких святых мест прибыли эти драгоценные вещи, шум и грохот возвестили о начале митинга. Бойцы агитотряда торжественно вышли вперед, двое юношей высоко подняли кресло, девушка осторожно двумя руками поставила на него кружку, в то время как другая, выбрасывая вперед кулачки, громко выкрикивала лозунги… Ну чем не митинг на центральной площади Пекина — Ворота Небесного спокойствия!

— Товарищи, нет необходимости говорить о глубочайшем значении этих реликвий, — Цинь Хао махнул в сторону кресла и кружки. — Сегодня я скажу только: слава храбрым солдатам «первой роты форсирования реки»!

Когда бурные овации стихли, бойцы агитотряда опустили кресло на землю и встали по бокам в почетном карауле. Инь Сюйшэн от имени роты выразил командованию благодарность. Пока он нудил с трибуны общие фразы, все взгляды устремились на девушку, участвовавшую в церемонии.

— Я слышал, как она поет… соловей…

— Это же Лю Циньцинь, ведущая программы!

— Ну ты даешь! Кто ж ее не знает!

— Она немного смахивает на актрису Ли Темэй.

— Ты что, знаком с Ли Темэй?

— Ну нет, братцы, Ли далеко до нее.

Так бойцы тихо переговаривались между собой, любуясь девушкой, словно картиной, и переносились мысленно в другой мир, что было несомненной оплошностью устроителей митинга.

Лю Циньцинь выделялась своей красотой даже среди актрис художественного коллектива, ее появление на массовых собраниях всегда вызывало оживление. На сцене она держалась свободно, но здесь, перед строем солдат, устремивших на нее горящие взоры, покраснела и смущенно опустила голову. Она чудом попала в агитотряд и этим была обязана своей красоте.

Летом шестьдесят седьмого года, когда командир агитотряда дивизии набирал в городе бойцов для художественной самодеятельности, он приметил на улице тонкую стройную девушку. Догнав ее, он был потрясен — перед глазами будто вспыхнул яркий праздничный фейерверк. Это была Лю Циньцинь. Боясь отпугнуть ее, он поскорей протянул ей свое удостоверение.

— Хочешь служить в армии? Я из агитотряда!

Лю после окончания школы уже больше года была не у дел, и мать боялась, что ее пошлют в деревню заниматься физическим трудом. Агитотряд был бы, конечно, прекрасным выходом из положения, но… Она покачала головой.

— Не могу служить.

— Как не можешь? Стоит тебе дать согласие, как я все улажу! — уверенно сказал он.

Девушку с такой внешностью и фигурой можно принять, не проверяя, умеет ли она петь и танцевать, ее достаточно просто поставить на сцене, и первоклассный номер готов!

— Где работает твой отец?

Лю молча понурила голову. Начиная догадываться, в чем дело, командир осторожно спросил:

— А мама?

— На факультете живописи в провинциальном художественном училище.

Записав адрес, он направился в худучилище. Знакомство с делом Лю заметно охладило его пыл. Отца Циньцинь, университетского профессора-филолога, в 1959 году объявили «правым», зимой шестидесятого он скончался. Мать, много лет преподававшая живопись в художественном училище, сейчас стала объектом критики за распространение «феодально-буржуазно-ревизионистского черного товара». С таким «политическим грузом» ее дочери нечего было и помышлять о службе в армии. И все-таки командир агитотряда не терял надежды. Захватив медсправку о состоянии здоровья Лю и две ее фотографии, в полный рост и поясную, он обратился в партком дивизии.