Array Шэнь Жун - Царь-дерево

После церемонии, предшествовавшей началу работ, все разошлись по своим подразделениям. Лю Циньцинь прикрепили к ударному отделению, и она, кроме своих непосредственных обязанностей, еще помогала Чэнь Юю в технике безопасности. В штольне она сама надевала на каждого шлем, без труда усмирив даже Ван Шичжуна, который больше не кипятился и не раздевался до пояса. «Без маски можно заболеть силикозом», — мягко говорила она. От белоснежных повязок, которые она ежедневно стирала, исходил тонкий аромат жасмина.

Проходка в ударном отделении пошла бешеными темпами, что ни день, то новый рекорд. Четвертое отделение, которое всегда шло нога в ногу с ними, теперь отстало. Усач нервничал, частенько наведывался к ним из соседнего штрека, украдкой шарил глазами в поисках нового оборудования, но так ничего и не обнаружил. В тот день к вечеру ударники опять досрочно закончили отвал породы, подготовили шпуры, заложили взрывчатку. В оставшееся до взрыва время Ван Шичжун прибирал орудия труда, остальные, выйдя из штрека, присели отдохнуть.

— Что за чертовщина? Уж не заменили ли вы коронку бура? — озадаченно спросил Усач у Вана.

— Небось завидно!

— Не жадничай, поделись новым опытом! — серьезно настаивал Усач.

Ван выпалил:

— Сияние золотой кружки удесятерило наши силы!

Усач скривил рот.

— Будет, будет, со мной-то нечего…

— Опять же агитационно-мобилизующая работа… — добавил Ван Шичжун.

— У нас тоже есть агитаторы, и рабочей силы нам подбросили. Чудеса!

В первом отсеке штольни, будущей «комнате отдыха для командования», бойцы из ударного отделения окружили Циньцинь.

— Циньцинь, спой что-нибудь!

— Что вам спеть?

— Спой «Маленькая гора как ваза золотая».

И Циньцинь запела. При звуках песни солдаты из четвертого отделения побросали работу и столпились у входа. Усач, привлеченный песней, тоже подошел к ним и, когда увидел завороженные лица своих бойцов, строго скомандовал: «По местам! Разойдись!» Он наконец понял, в чем секрет ударников…

Пение, агитмероприятия, стирка — вот в основном из чего складывался рабочий день Лю Циньцинь. Со стройки солдаты возвращались потные и грязные, и ей приходилось каждый день стирать белье на все отделение, где было более десятка человек. Руки после этого ломило. Но ей хотелось сделать как можно больше для этих парней, возвращавшихся со смены в затвердевших от грязи, просоленных потом рубашках. Не беда, что она устает, ведь им-то приходится куда тяжелее! Грубые и неотесанные на вид, они ценили ее труд и относились к ней с трогательной заботливостью. Каждый раз, когда она появлялась в штреке, где стоял ужасающий грохот отбойных молотков, Пэн Шукуй тихонько выпроваживал ее со словами:

— Циньцинь, тебе здесь не место, веди свою агитработу до и после смены.

Питание в стройбате было из рук вон плохое, рыбу она не ела, мясо дали всего раз, причем каждый, у кого в миске попадался кусочек, старался поделиться им с Циньцинь. Последнее время многие стали прятать от нее белье, и ей пришлось устроить «обыск» в бараке. Под матрацем на койке Чэнь Юя она обнаружила стопку чистого белья. Работа у него была почище, чем у проходчиков и грузчиков, и он реже менял его. Но наволочка и накидка на подушке были не свежи. «Грязнуля», — мысленно обругала его Циньцинь, снимая наволочку. И вдруг из нее на кровать вывалился новый альбом в плотном коричневом переплете. «Так он не бросил рисования!» — подумала Циньцинь. Она с любопытством открыла альбом и замерла в изумлении. Она увидела свой портрет! Не отрываясь, она внимательно изучала его. Сходство было разительное, но в рисунке сквозило и что-то чужое. Он изобразил ее по пояс, не веселой или грустной, какой она знала себя в жизни, а с малознакомым ей самой выражением сосредоточенности и погруженности в раздумья. Зачем он так усложнил ее? В углу под портретом она прочла несколько строк, написанных мелкими иероглифами:

«Она — муза, она — воплощение прекрасного. Она рождена для музыки и поэзии, но обречена быть музой „tragōidia“».

Первые строки Циньцинь поняла. Она знала, что музами в греческой мифологии называли богинь поэзии, искусства и наук, дочерей верховного божества Зевса и богини памяти Мнемозины. Они покровительствовали музыке, поэзии, истории, танцам, астрономии. Но что означало „tragōidia“? Она не знала и не могла додуматься. Но внутренний смысл строк не укрылся от нее. Уняв волнение, она поспешно спрятала альбом на место. Она словно пригубила крепкое, чистое вино жизни. И долго с ее лица не сходил румянец возбуждения.

Ливень шел весь день и всю ночь. Сезон дождей наступил в этом году раньше обычного. После ужина на вечерний рапорт ударного отделения в приподнятом настроении пришел Инь Сюйшэн.

— Товарищи! Докладываю радостную новость. Звонил политкомиссар Цинь Хао, он чрезвычайно доволен темпами проходки первой очереди! Он надеется, что ударное отделение и впредь, вдохновляясь драгоценными реликвиями, будет развивать дух презрения к трудностям и смерти. Он надеется также, что, форсируя темпы строительства, оно установит новые замечательные рекорды!

Выдержав паузу, Инь Сюйшэн торжественно обратился к Циньцинь:

— Товарищ Лю Циньцинь, успехи ударников на нынешнем этапе не отделимы от вашей агитработы. Надеюсь, что вы, как и агитбригадовцы военных лет, сделаете бамбуковые кастаньеты своим оружием, чтобы авторитет политико-пропагандистской работы в армии стал еще выше!

Циньцинь разволновалась, глаза ее увлажнились: перед прославленным коллективом, выполняющим важное политическое задание, политрук хвалил ее, возлагая на нее серьезные надежды. Счастье было заслужить доверие людей, тем паче доверие коллектива. Но особую значимость это приобретало для нее, человека «другого круга».

— Командир отделения Пэн, все давно завидуют вам, ударникам, — обратился к Пэну Инь Сюйшэн. — Надо передать драгоценную кружку в четвертое отделение!

— Есть! — отозвался Пэн. Обеими руками он осторожно взял со стола кружку с футляром.

— Командир, — вызвалась Циньцинь, отвечавшая за сохранность и чистоту кружки, — дайте я понесу.

Пэн, кивнув, протянул ей кружку. Бережно неся ее в руках, она вышла вслед за ним из барака.

Только что прошел ливень, тучи еще не рассеялись. Низко нависшее, набухшее небо, как огромная свинцовая плита, казалось, готово было раздавить людей. По неровной, в лужах и колдобинах, дорожке, ведущей к четвертому отделению, шел Пэн Шукуй в высоких резиновых сапогах, а за ним, боясь прибавить шаг, осторожно ступала Лю Циньцинь. Глинистую дорогу развезло от дождей, а солдатские сапоги размесили грязь, превратив ее в вязкую и липкую, как клейстер, массу. Чем осторожнее шла Циньцинь, тем неуверенней она чувствовала себя… вдруг нога подвернулась, она, громко вскрикнув, упала, навзничь шлепнулась в грязь. Пэн опрометью бросился к ней, Циньцинь лежала в грязи, не выпуская из рук кружку в футляре. Кружка на подставке была цела, но крышка отлетела в сторону. Пэн помог девушке подняться, потом подобрал с земли крышку, глянул и похолодел: фарфоровая шишечка, что была сверху, отскочила. Циньцинь заревела в голос. Помолчав минутку, Пэн Шукуй с расстановкой сказал: