Array Шэнь Жун - Царь-дерево

— Шукуй, ты не переживай. Видишь, я же вполне здорова.

На Пэн Шукуя эти слова произвели противоположное действие, и он не сдержал слез. Обхватив голову руками, он сидел, не произнося ни слова.

— На свете все же больше хороших людей. Семья старика Футана как узнала, что я пришла к тебе, так сразу же взяла меня в свой дом. Принимали как дорогую гостью. Старик тут же послал сына за лекарством. Матушка Футан потчевала меня чем только могла — то лапши сварит, то яйца в листьях лотоса. Я на ее кане пролежала три дня, и все это время она не отходила от меня, все хлопотала, все разговаривала со мной. Теперь я совсем здорова.

Пэн Шукуй свернул самокрутку, затянулся и тяжело вздохнул.

— Их сын сказал, что и ты как-то причастен к «делу о здравице», за которое спрашивают с комбата Го. Он еще сказал, что в тот год все в деревне так голодали, что встать не могли, лежали в лежку, а комбат и ты принесли им чумизы. Вот это действительно было похоже на компартию! Разве компартия может не помочь беднякам, если видит, что они умирают с голоду?! А этих… мы не боимся! — Помолчав немного, Цзюйцзюй стала утешать Пэн Шукуя: — Шукуй, ты ведь знаешь, что домой я не могу вернуться. Я сюда приехала, чтобы сказать тебе, если тебя не повысят в должности, то и не надо рассчитывать на это. Силы тебе не занимать, земля вон какая большая, всегда найдется, где заработать на жизнь. Давай уедем в Дунбэй, к моему дяде! Ты, наверное, помнишь Душаньцзы, он старше тебя на два года. Уже десять лет, как он переехал в Дунбэй. В прошлом году приезжал, сосватал себе невесту, женился и вместе с женой снова уехал туда же.

Пэн Шукуй стыдливо опустил голову. Он служит в армии уже девять лет. Неужели и ему, как и многим другим его землякам старшего поколения, как тому же Душаньцзы, придется ехать в Дунбэй искать себе место в жизни?!

— Шукуй, ты не держись за военную службу, — снова стала уговаривать его Цзюйцзюй, видя, что он все время молчит. — Демобилизуйся к концу года, не рассчитывай на повышение. Если уж нам на роду написано в простых людях ходить, то и не будем лезть в князи!

— Повышение… Э-э, теперь уж точно никакого повышения не будет. — Помолчав немного, Пэн Шукуй продолжал: — Начальство требует, чтобы я выступил с разоблачением по «делу о здравице», а я…

В этот момент его снаружи окликнули, и во времянку вошел Инь Сюйшэн.

— А это товарищ Цзюйцзюй? С приездом! Намаялась в дороге?

Цзюйцзюй торопливо встала, уступая место.

— Это политрук Инь, — представил Пэн Шукуй.

— Я ведь тоже из уезда Ляочэн, — тепло сказал Инь Сюйшэн, обращаясь к Цзюйцзюй, — недалеко от ваших мест. — Затем после паузы: — Ай-яй-яй, что же ты не написала заранее, Шукуй тебя встретил бы! Как же так, как же так!

И тут же крикнул за дверь времянки:

— Вестовой! Принеси из командного пункта термос с горячей водой чаю заварить! И скажи поварам, чтобы к обеду добавили еще одну порцию.

Затем спросил Цзюйцзюй:

— У вас там, говорят, новая власть утвердилась? Как сейчас положение? Хорошее?

— Хорошее, — ответила, помедлив, Цзюйцзюй и метнула быстрый взгляд на Шукуя.

— Это хорошо, что ты приехала, товарищ Цзюйцзюй! Отдохнешь пару дней, а потом выступишь перед ротой, расскажешь о благоприятном положении в родных краях. Это воодушевит бойцов.

Цзюйцзюй похолодела. Пэн Шукуй буркнул:

— Она косноязычная, совсем говорить не умеет.

— Не может быть! Ну, к этому вопросу мы еще вернемся. Вы отдыхайте, а у меня дела, пойду. Урву минутку — еще раз наведаюсь к вам. Хорошо?

Цзюйцзюй встала, проводила политрука взглядом и спросила:

— Ты не говорил начальству, что со мной случилось?

— Э-э, что толку говорить! — угрюмо сказал Пэн Шукуй.

Он сел напротив Цзюйцзюй, лицом к лицу с ней. На Цзюйцзюй была синяя кофта из домотканой материи, коричневые брюки из грубой ткани, желтые кеды, которые он подарил ей два года назад. Она давно уже вышла из того возраста, когда носят косы. Ее черные волосы были пострижены коротко и едва касались ворота кофты. Пэн Шукуй вдруг вспомнил, как она отрезала косы, когда он собрался идти в армию. Он подумал, как многим он обязан Цзюйцзюй, как этот его долг перед ней все больше и больше растет.

Только теперь на лице Пэн Шукуя появилось подобие улыбки.

— Цзюйцзюй, к нам в роту как раз прислали двух девушек-бойцов, ты можешь поселиться с ними. Отдохнешь как следует несколько дней, а там посмотрим… — Он пошевелил дрожащими губами, не зная, что еще сказать.

«Та-та-та» — донеслась со стороны первой штольни автоматная очередь — сигнал тревоги. Пэн Шукуй прыжком вскочил и стрелой вылетел из времянки. Цзюйцзюй, не понимая, что случилось, побежала вслед за ним.

В штольне царили смятение и сумятица.

— Обвал! Быстро туда спасать людей!

— В каком штреке?

— В первом, у ударного отделения!

Словно что-то взорвалось в голове Пэн Шукуя. Сломя голову он кинулся к штреку, расталкивая всех на пути.

Только что закончились очередные взрывные работы, и бойцы четырех отделений, работавших в этой смене, готовились идти в забой продолжать работу. Услышав об обвале, они, схватив кто что мог, бросились к первому штреку. Когда Пэн Шукуй прибежал туда, там уже было настоящее столпотворение.

— Выходите! Сейчас же все выходите! — громовым голосом кричал Го Цзиньтай, стоя у входа в штрек. — Чэнь Юй, встань у входа и никого не впускай!

Пэн Шукуй пробирался чуть ли не по головам. Оказавшись внутри, он увидел Ван Шичжуна. Большая часть его тела была придавлена огромной, как гора, кучей камней.

Го Цзиньтай с двумя бойцами спешно устанавливали в наиболее опасных местах крепежные стойки, чтобы защитить спасателей от возможных остаточных волн обвала. Пэн Шукуй и его товарищи с заплаканными лицами, крича и подгоняя друг друга в царящей сумятице, работали изо всех сил, стараясь вызволить тело Ван Шичжуна из-под обвала. Погнулись ломы, которыми они работали, на плечах появились кровоподтеки, из-под содранных ногтей сочилась кровь. Лишь через три часа изнурительной, со стенаниями и рыданиями работы тело Ван Шичжуна было извлечено из-под камней. Зрелище было ужасное. Цела была лишь голова, все остальное представляло собой кровавое месиво с глиной и камнями пополам.

Вечером того же дня тело Ван Шичжуна было положено в гроб. Скорбь и страх воцарились в «прославленной первой роте». Ударное отделение сидело в своей времянке в полном оцепенении. К пампушкам, принесенным на завтрак с кухни, до вечера так никто и не притронулся. Сгинул в мгновение ока, сгинул человек необыкновенной отваги и силы! Сгинула полная жизненной энергии живая душа! Неужели это так просто — потерять человека? Еще вчера утром он гремел в забое отбойным молотком, был полон отваги и задора, когда, схватив стойку, ринулся в забой. А сейчас у всех перед глазами его кровать, на которой еще лежит его аккуратно сложенное одеяло и на которой ему уже никогда не придется спать…