Карлос Фуэнтес - Избранное

Кто мог думать, что улица Донселес обитаема, что в старом центре города еще кто-то живет? Ты медленно бредешь по тротуару, высматривая номер 815 среди громоздящихся друг за другом обветшалых дворцов, в которых расположились лавки и мастерские портных, часовщиков, сапожников, заведения с прохладительными напитками. Номера домов в этом квартале не раз менялись, их переправляли, писали новые сбоку или сверху, и в конце концов все безнадежно перепуталось: 13 рядом с 200, под старинным изразцом с цифрой 47 надпись мелом: «Теперь 924». Ты поднимаешь глаза к верхним этажам. Здесь все как встарь: не слышно оглушительной музыки, нет светящихся вывесок и дешевых витрин, ничто не портит этот второй лик улицы. Темный камень, барочные украшения, искалеченные временем святые в нишах, увенчанные голубями, балконы с жалюзи, кованые крыши, гаргульи из песчаника. В окне, затененном длинными зеленоватыми занавесями, кто-то отпрянул, встретив твой взгляд, ты переводишь глаза на портал, причудливо увитый диким виноградом, на линялую дверь - «815, раньше 69».

Долго и тщетно ты стучишь в эту дверь медным молотком в виде собачьей головы - время лишило ее формы, и теперь она похожа на голову собачьего зародыша в зоологическом музее. Собака словно улыбается, и ты отводишь руку от ее ледяного прикосновения. Дверь подается под легким нажимом пальцев, но, прежде чем переступить порог, ты секунду хмуро смотришь на длинный ряд машин, задержанных у перекрестка, которые рычат и воют, отравляя воздух своим жарким смрадом: тебе хочется унести с собой образ равнодушного мира, который ты оставляешь, входя в этот дом.

За дверью царствует сумрак. Узкий крытый переход ведет куда-то в глубину - должно быть, это дворик, потому что ты слышишь запах прелого мха, мокрой зелени и гниющих корней, густой, дурманный аромат. Ты напрасно оглядываешься в поисках света, лезешь в карман за спичками, и тут вдали возникает тонкий надломленный голос:

- Не надо... не стоит. Ради бога. Сделайте тринадцать шагов вперед, и справа будет лестница. Поднимитесь, будьте добры. Тут двадцать две ступеньки. Считайте.

Тринадцать. Направо. Двадцать две.

После гулких каменных ступеней под ногой заскрипело трухлявое от сырости дерево, а вокруг все тот же запах прелого мха и мокрых листьев. Ты считаешь про себя, держа наготове спички. Двадцать две, наконец-то. Перед тобой дверь, от которой тоже пахнет сыростью, ты ищешь ручку, в конце концов толкаешь одну половинку, и вот твои ноги ступают уже по ковру. Это жиденький сбитый коврик, ты спотыкаешься на нем и вдруг замечаешь: здесь все видно, откуда-то льется слабый желтоватый свет.

- Сеньора...- зовешь ты негромко, потому что тот голос показался тебе женским,- сеньора...

- Теперь налево. Первая дверь. Будьте любезны.

Ты толкаешь и эту дверь (ты уже понял: в доме все двери на пружине, без поворачивающихся ручек), и мягкие золотые лучи опутывают твои ресницы легкой шелковой паутиной. Ты зачарованно разглядываешь живые тени на стене, где горят дюжины звезд - потом ты увидишь, что это свечи, множество свечей на консолях и в простенках. Среди ярких огоньков тихо мерцают серебряные сердца, стеклянные сосуды, стекло в рамах, а за этим сияющим пологом в глубине комнаты хоронится кровать, и на ней кто-то вскидывает руку, словно приглашая тебя подойти.

Ты обойдешь кровать и приблизишься к изголовью. На огромной постели, едва видна, лежит крохотная старушка. Ты протягиваешь руку, но не встречаешь ее руки, твои пальцы погружаются в густой бархатистый мех, скользят по ушам, и ты видишь некое существо, которое сосредоточенно жует, посматривая на тебя своими красными глазками. Ты с улыбкой гладишь кролика. Он лежит у руки хозяйки, и тут рука эта наконец берет твою, холодные пальцы долго держат твою потную ладонь, вертят ее так и этак, потом притягивают к обшитой кружевом подушке, и ты спешишь коснуться кружева, чтобы выйти из их плена.

- Мое имя Фелипе Монтеро. Я прочел ваше объявление.

- Да, разумеется. Вы прочли. Простите, мне некуда вас усадить.

- Ну что вы, не стоит беспокоиться.

- Прекрасно. Сделайте одолжение, станьте в профиль. Я плохо вас вижу. Повернитесь к свету. Так. Хорошо.

- Я прочел ваше объявление...

- Да, конечно. Вы надеетесь справиться? АVе2 Vои8 ЫЙ йе8 ё1ийе8?

- А Раш, тайате.

- Ай, ош, да те Ый р1ш8Й, 1оиюиг8, 1оцюиг8 й'еЫепйге... ош, Vои8 8аVе2... оп ё1ай 1е11етеп1 йаЪйиё... е1 арге8... 46 46 - Вы где-нибудь учились? - В Париже, мадам. - О, мне всегда, всегда нравился французский... да... вы понимаете... я так привыкла... а потом... (франц.)

Ты отступишь немного в сторону, и огни свечей, умноженные серебром и стеклами, осветят голову в шелковом чепце - под ним должны быть седые волосы - и сморщенное личико, маленькое, как у ребенка. Высокий белый воротник с частыми пуговицами и теплые одеяла скрывают вею ее, и можно видеть только руки, которые покоятся на животе, бледные руки, окутанные шерстяной шалью. Ты жадно всматриваешься в лицо старой сеньоры, пока кролик не отвлечет тебя своей возней. Тогда в глаза тебе бросится одеяло -истертый красный шелк, усеянный хлебными корками.

- А теперь о деле. Мне осталось жить немного, сеньор Монтеро, и я пересилила себя и дала объявление в газету...

- И потому я здесь.

- Вот именно. Так что соглашайтесь.

- Но мне хотелось бы знать...

- Понятно. Вы, я вижу, любопытны.

Как раз в эту минуту ты разглядываешь ночной столик, загроможденный стаканами, алюминиевыми ложками, коробочками пилюль, склянками с разноцветными снадобьями, а на полу выстроились стаканы с потеками беловатой жидкости - у самой кровати, чтобы можно было дотянуться рукой. Кролик прыгает на пол и растворяется в полумраке, и тут ты замечаешь, насколько эта кровать низкая: она едва возвышается над полом.

- Вы будете получать четыре тысячи песо.

- Я знаю, в сегодняшней газете стоит эта цифра...

- А, значит, газета уже вышла.

- Да, уже вышла.

- Вам предстоит заняться записками моего мужа, генерала Льоренте. Пока я жива, нужно привести рукопись в порядок. Она должна быть издана. Я все-таки решила это сделать.

- А сам генерал... он разве не мог бы...

- Мой супруг скончался шестьдесят лет назад, сударь. Это его неоконченные мемуары. Их надо дополнить. Пока я жива.

- Но...

- Я вам буду рассказывать. А вы будете писать в его манере. Когда вы разберете и прочтете то, что он сам написал, вас заворожит этот слог, эта легкость, эта... эта...

- Я понимаю.

- Сага. Сага! Где она? Ы 47 47 Поди ко мне (франц.). , Сага...

- Кто это?

- Мой друг.

- Кролик?

- Да, она сейчас вернется.

Ты взглядываешь на старуху, она умолкла, но слово «вернется» так явственно звучит в твоих ушах, словно она повторяет его еще раз. Вы молчите оба. Ты оборачиваешься, и тебя ослепляет трепетный блеск огней ее маленького храма. Ты снова смотришь на сеньору Льоренте. Ее глаза вдруг удивительно широко раскрылись, ясные, чистые, бездонные, темные, и только черная точка зрачка нарушает прозрачность их взгляда, минутой прежде бережно скрытого тяжелыми складками набрякших век и вот уже снова прячущегося - отступающего, мелькнет у тебя в голове - в мрачную глубину своего обиталища...