Карлос Фуэнтес - Избранное

Бухта осталась далеко позади. Над пустынным берегом, ощетинившимся колючими кустами и остриями скал, застыло знойное марево. Яхта круто развернулась, и теплая, парная волна обрушилась на Лилию. Она весело вскрикнула и чуть приподнялась - выше не пустили розовые стерженьки, словно ввинтившиеся в ее твердые груди. Снова легла. На палубе появился стюард с подносом - запахло черносливом, персиками, очищенными апельсинами. Он закрыл глаза и невесело усмехнулся своим мыслям: это чувственное тело, эта осиная талия, эти полные бедра тоже подтачивались -где-то глубоко внутри - пока еще незримой болезнью, раком времени. Эфемерное чудо, чем ты будешь отличаться через десяток-другой лет от тела, которое тобой обладает сегодня? Труп под солнцем, истекающий потом и растаявшим кремом. Быстро испаряется молодость, улетает во мгновение ока и оставляет усохшую, увядшую от родов и абортов плоть, тоскливое пребывание на земле, пошлое и нудное прозябание. Он открыл глаза. Посмотрел на нее.

Сверху спускался Хавьер. Сначала он увидел его волосатые ноги, потом плотно облегающие трусы и, наконец, докрасна обгоревшую грудь. Да, настоящий волк: крадучись, скользнул в открытую каюту и взял два персика из ведерка, погруженного в ледяную воду. Улыбнулся и вышел с фруктами в руках на палубу. Сел на корточки возле Лилии, раздвинув колени перед самым ее лицом. Тронул девушку за плечо. Лилия улыбнулась и взяла один из персиков, что-то сказав. Он не разобрал слов, заглушенных стуком мотора, шумом ветра и волн. Вот они одновременно задвигали челюстями, и сок потек по губам.

Хотя бы уж... Наконец-то. Юноша сел, прислонившись к борту и вытянув ноги. Поднял улыбающиеся, сощуренные глаза к белому полуденному небу. Лилия посмотрела на него, губы ее зашевелились. Хавьер что-то ответил и взмахнул рукой, указав на берег. Лилия вытянула шею, прикрывая грудь рукой. Хавьер нагнулся над ней, и оба весело смеялись, пока он завязывал ей бюстгальтер, мокрый, прилипший к телу. Она поднялась, приставив руку козырьком ко лбу, чтобы разглядеть то, что показывал юноша,- заливчик, желтую раковину на далеком берегу, заросшем кустарником. Хавьер вскочил на ноги и отдал рулевому какое-то распоряжение. Яхта снова резко повернула и устремилась к берегу. Девушка тоже села, прислонившись к борту, и подвинула сумку, предлагая Хавьеру сигарету. Завязался разговор.

Он смотрел на них обоих, сидевших бок о бок, одинаково смуглых и одинаково гладких, словно статуи. Неподвижные, но напряженные тела, замершие в уверенном ожидании, еще друг для друга неведомые и едва скрывающие свое желание познать друг друга.

Он пожевал соломинку и надел черные очки, скрывавшие - вместе с широким козырьком - всю верхнюю часть лица. Разговор на палубе продолжался. Они обсосали персиковые косточки и, должно быть, сказали:

«Недурно»,

или даже

«Чудесно...», или что-то такое, о чем до сих пор не говорилось,- сказали телом, всем своим видом. Персонажи нового спектакля жизни. Должно быть, сказали...

- Почему мы раньше не встречались? Я часто бываю в клубе...

- А я нет... Ну-ка, давай бросим косточки. Раз, два... Он увидел, как они вместе бросили косточки со смехом,

не долетевшим до него, увидел силу напрягшихся рук.

- Я - дальше! - сказал Хавьер, когда косточки беззвучно шлепнулись в воду далеко от яхты. Она засмеялась. Они снова удобно устроились около борта.

- Ты любишь морские лыжи?

- Не знаю.

- Погоди, я тебя научу...

О чем они могли говорить? Он кашлянул и придвинул поднос, чтобы приготовить еще один коктейль. Хавьер, видимо, допытывается, что они за пара, старик и она. Лилия, наверное, расскажет краткую и грязную историю их знакомства. Парень пожмет плечами и заставит ее предпочесть волчью страсть,. хотя бы на одну ночь, для разнообразия. Главное - любить... Хотеть друг друга...

- Не надо сгибать локти, понимаешь? Держаться на вытянутых руках...

- Я сначала посмотрю, как у тебя получается...

- Конечно. Вот войдем в залив... Да! Быть молодым и богатым.

Яхта остановилась в заливчике у самого берега и закачалась, усталая, отфыркиваясь бензиновым перегаром, мутя стеклянно-зеленую воду и белое дно. Хавьер бросил лыжи на воду, нырнул, потом показался, улыбаясь, на поверхности и надел их.

- Кинь мне веревку!

Девушка нашла канат и спустила за борт. Яхта снова рванулась в открытое море, и Хавьер, стоя, летел вслед за ней, приветственно махая рукой. Лилия смотрела на Хавьера. А он пил джин с тоником. Полоска моря, разделявшая молодых людей, каким-то таинственным образом сближала их гораздо больше, чем самое тесное объятие, и сохраняла эту близость, словно яхта замерла на море; Хавьер превратился в статую, прикованную к корме, а Лилия застыла на одной из волн. Синие волны казались тенями, которые взлетали вверх, рушились, умирали и вновь поднимались, все те же и другие, всегда мятущиеся и всегда одинаковые, неподвластные времени, свое собственное отражение и отражение первозданных вод, зеркало тысячелетий, ушедших и грядущих.

Он совсем утонул в низком, удобном шезлонге. Что она предпочтет? Избежит ли соблазна, рожденного влечением, которое не подчиняется воле?

Ближе к берегу Хавьер отпустил канат и упал в воду.

Лилия нырнула, даже не взглянув в сторону черных очков, даже не взглянув. Но объяснение будет. Какое же? Лилия даст объяснение ему? Или Хавьер объяснится с Лилией? Или Лилия с Хавьером? Когда голова Лилии -вся в ярких брызгах солнца и моря - показалась в воде рядом с головой юноши, он уже знал, что никто, кроме него самого, не решится требовать объяснений. Там, внизу, в спокойной воде прозрачного залива, никто не будет взывать к рассудку или противиться роковому стечению обстоятельств, никто не отступится от того, что есть, что должно быть. Какая преграда может встать между молодыми людьми? Не это ли тело, утонувшее в кресле, одетое в спортивную рубашку, фланелевые брюки и шапку с козырьком? Или этот беспомощный взгляд? Там, внизу, они молча плавали, и борт мешал ему видеть, что происходит. Хавьер свистнул. Яхта рванула с места, Лилия на мгновение показалась на поверхности моря и упала. Яхта остановилась. Смех звонкий, заливистый, прорвался сквозь шум двигателя. Он никогда не слышал, чтобы она так смеялась. Словно только на свет народилась, словно не катится все ниже и ниже со своим неприглядным грузом на шее, с балластом позора, со всем тем, что совершено ею, им.

И совершается всеми. Всеми. Вот она - мерзость. Это совершается всеми. Он невесело усмехнулся. Вот оно, слово, которое подрывает основы власти и вины, безраздельного господства над другими, над кем-то одним, над девочкой, принадлежащей ему и купленной им, и заставляет вступить в обширный мир общих деяний, сходных судеб, бесцеремонного обладания. Значит, эта женщина не опозорена навсегда? Значит, никому нет дела, что она побывала в его руках? И его временная власть над нею не будет ее предопределением, ее судьбой? Значит, Лилия может любить, словно его никогда и на свете не было?