Джозеф О'Коннор - Ковбои и индейцы

Постель была типично гостиничная, слишком мягкая, с нейлоновыми простынями, которые так потрескивали и искрили от статического электричества, что, наверное, за милю слыхать. Воздух в комнате остыл, Эдди видел, как его дыхание превращается в облачко пара. Он лежал рядом с Марион, пытаясь сообразить, как все это произошло и как действовать дальше. Где-то внутри, в самой глубине своего существа, он ощущал сосущую пустоту. Но к переживаниям и эмоциям это отношения не имело. Ему просто хотелось есть.

На секунду у него мелькнула мысль, что можно бы встать и смыться отсюда, ничего не говоря, — тихонько спуститься по черной лестнице, как какой-нибудь Эррол Флинн, и никогда больше не возвращаться. В ближайшие месяцы Эдди не раз задумается, почему он не сделал этого, ведь так просто было сесть в одно из здешних черных такси и рвануть к матери, без всяких там вопросов. Он бы успел доехать до матери прежде, чем Марион проснется. Или бы поехал куда-нибудь еще — лишь бы не оставаться в «Брайтсайде». Никаких проблем: в такую рань вокруг ни души, в два счета бы слинял. Но до такого сволочизма даже Эдди опуститься не мог. Да и чисто практически он бы не сумел пронести гитару по лестнице без шума.

Сейчас, сидя в столовой и глядя, как дрожит маленькая рука Марион под тяжестью кофейника, где-то в глубине комочка под названием «сердце» Эдди почти радовался, что не рискнул это сделать. Почти, но не совсем. Просто она выглядела такой хрупкой, уязвимой.

Марион протянула руки над тарелками с завтраком и, взяв Эдди за руку, улыбнулась ему странно скорбной улыбкой. Потом кончиком пальца стерла что-то с его губ. Он покраснел. Нынче утром Марион выглядела лучше, вне всякого сомнения. Как-никак спала она хорошо, тихонько поскрипывая зубами и уютно посапывая во сне, словно котенок. Сейчас ее зеленые глаза были ясными, кожа после душа мягко розовела; она немного подкрасилась, подобрала волосы вверх и туго перехватила желтой лентой, отчего стала напоминать Симону де Бовуар или кого-нибудь еще из этих лягушатников. В ее зеленых глазах Эдди видел свое отражение. Глаза действительно были зеленые, как море за Сандимаунтом (хотя, зная, какую дрянь туда сливают, Эдди усомнился, чтобы девушка сочла это комплиментом). И все-таки теперь он понимал, почему люди с таким восторгом говорят о зеленых, как море, глазах. Достаточно посмотреть на Марион.

Строго говоря, Эдди не слишком одобрял косметику. Но, в сущности, его мнения никто не спрашивал, да и в женоненавистники он не метил. А Марион косметика была очень к лицу, и, разглядывая ее, он с трудом верил, что они только вчера познакомились и уже успели сообща изведать такое, о чем многие понятия не имеют после долгих лет супружества. И к чувству вины примешивалась сильнейшая потребность рассказать кому-нибудь об этом, лучше всего Дину Бобу, который коллекционировал чужой сексуальный опыт так же, как прыщавые юнцы коллекционируют номера поездов. Да, Боб наверняка бы завелся. Эдди прямо воочию видел толстое лицо добродушного янки: «Господи Иисусе, мать твою, быть не может! Ты такого не делал! Чтоб мне ложкой зарезаться, парень! Ну ни фига ж себе!»

— Замечательно выглядишь, — сказал он. Что ж, как начало и это сгодится. С тех пор как проснулись, Эдди и Марион ни слова друг другу не сказали, но нельзя же так продолжать, в самом-то деле? Эдди смущенно наблюдал, как Марион бродит по спальне, обнаженная, бледная, как она роется в рюкзаке, выбирая одежду, как натягивает колготки. Сам он надел трусы под одеялом, пока она стояла к нему спиной. Знал, что это смешно, но ничего не мог с собой поделать. Она даже смеяться над ним не стала.

Пока Марион принимала душ, он быстро убрал постель, перевернул простыни, подоткнул края одеяла под матрас. И домовитость тут ни при чем. Просто он не хотел, чтобы она увидела пятна на простынях. И сам не хотел их видеть. Хотел спрятать их.

— Ты тоже хорошо выглядишь, — отозвалась Марион, — но ведь для тебя это не новость, верно?

Эдди пытался придумать какой-нибудь остроумный ответ, но пока было слишком рано, в голове еще не развеялся туман от косяка, который они выкурили на двоих, перед тем как уснули в половине третьего утра, пройдя всю «Камасутру». В мозгу проносились отдельные слова и обрывки фраз, но ничего связного из них не складывалось.

— Сдаюсь, — сказал Эдди.

Мимо стола пробежала миссис Патель, сгибаясь под тяжестью большого железного ведра, в котором плескалась мыльная вода.

— Да, — ответила Марион. — Сдавайся.

Эдди взял ее руку, поднес к губам и поцеловал — обычно этот трюк действовал безотказно, но Марион метнула на него взгляд, от которого он почувствовал себя едва ли не дураком, а потом снова принялась за попытки вскрыть вилкой пластиковую упаковку с вареньем. Ворот блузки при этом чуть сдвинулся, и Эдди увидел на нежной шее девушки, возле серебряного крестика, следы любовных укусов. Марион перехватила его виноватый взгляд.

— Видишь, что ты со мной сделал, дикарь, — коснувшись его руки, проговорила она.

Эдди залился краской и впился зубами в холодный непрожаренный тост.

— Это все в пылу страсти, — пробормотал он, чувствуя себя последним ублюдком. Черт, она, между прочим, тоже не ангел. У Эдди по временам возникало ощущение, что крайняя плоть отвисла до колен. Но сейчас Марион выглядела нежной и уязвимой, совершенно не такой, какой была в постели, и из-за этих следов на ее прозрачной коже Эдди казался себе прямо-таки дикарем-извращенцем. Вдобавок они словно бы давали Марион власть над ним, а это Эдди вовсе не нравилось. На самом деле, конечно, ничего подобного, просто следы любовных игр, и только, но чувство зависимости не уходило. Эдди был человек впечатлительный и во всем усматривал знаки и символы — такая натура.

Марион сдернула ленту, которой были подвязаны волосы, отбросила назад растрепавшиеся пряди и посмотрела Эдди в глаза — в самую глубь, ему даже стало неуютно.

— Прекрати! — Он рассмеялся, чувствуя, что под ее взглядом невольно начинает косить.

Но она не прекратила. Сжала его руку в ладонях, вгляделась еще пристальнее, словно искала в его лице что-то знакомое. Глаза у нее поблескивали любопытством и насмешкой.

— Должно быть, вид у нас обоих идиотский. — Он фыркнул, нервно высматривая хоть что-нибудь, о чем можно поговорить.

— Ты такой красивый, Эдди Вираго, — вдруг сказала она, — жаль только, что артист из тебя хреновый.

— Спасибо, — ответил он, — я тоже тебя люблю.

Она тихонько засмеялась и вернулась к прерванному завтраку.

В десять тридцать миссис Патель подошла к их столику и жестом показала, что пора закругляться.

Когда они выходили, Марион обняла Эдди за талию, сунув руку в задний карман его брюк. Эдди отчетливо услышал за спиной тихий смех мистера и миссис Патель. Он вспыхнул от смущения, но не оглянулся.