Александр Махнёв - Люди и судьбы

Разговорились мы и время не замечали. А между тем солнышко уже припекать стало, и до нашей лавочки его лучики добрались. В Москве, наверное, опять «лужковской кепкой» тучи разгоняют, дождик по прогнозу должен идти. А здесь такая благодать, отдыхаешь и телом, и душой. Приятно всё это.

– Вы вот, Александр Владимирович, сказали, что сегодня люди сами себе героев выбирают, и ещё о памяти, о своих родовых корнях, о старшем поколении. Правильно всё это: и семью свою знать надо, и героев чтить. А что, если ты ничего о старших своей семьи не знаешь, и не в силу того, что ленив, а просто не можешь знать ничего?

– Такое вполне возможно, не отрицаю, даже наверняка такое может быть. Но причины, видимо, в этом случае должны быть веские.

– Да, веские, весомей некуда. Вот мою семью возьмём. Дед мой был репрессирован и расстрелян вместе с братьями, всего их четверо. В один день, первого ноября 1937 года, их взяли. Особым совещанием осудили, в ноябре же и расстреляли. Только в шестидесятом реабилитировали. Двадцать три года их потомки были поражены в правах. Двадцать три года никто о них ничего не знал. Не знали и после реабилитации ничего, и лишь в девяностом, спустя более полувека, что-то прояснилось. Вот, почитайте. Всегда с собой ношу. Жжёт всё это душу, но ношу.

Николай Германович достал портмоне и вынул из него аккуратно сложенные листки бумаги.

Я взял их в руки. Это был официальный документ, с угловым штампом, печатью, подписью, всё как положено – ответ управления УКГБ на заявление с просьбой прояснить судьбу репрессированных. Заявление было написано отцом Николая. Текст письма поразил меня. Много в своей жизни я повидал, много читал о репрессиях, расстрелах. Любой мало-мальски образованный человек знает, что было в период культа личности Сталина. Да, мы об этом слышали и читали. А здесь я в руках впервые держал документ.

Николай разрешил мне письмо это сфотографировать, а потому выдержки из него привожу полностью.

4.04.90 г.

…На Ваше заявление сообщаем, что Ваш отец П… … арестован 1.11.1937 года… якобы «за участие в контрреволюционной организации» и постановлением особого совещания при НКВД СССР от 23.11.1937 года приговорён к расстрелу. Приговор приведён в исполнение 23.11.1937 года. Содержался в тюрьме… место захоронения неизвестно, и установить его за давностью времени и отсутствием необходимых документов не представляется возможным.

Проведённой дополнительной проверкой в 1960 году установлено, что П… репрессирован необоснованно. Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда УССР от 16.04.1960 г. он реабилитирован (посмертно). Справка о его реабилитации 27.05.1960 г. выслана… по адресу…

Смерть П… нами зарегистрирована в отделе ЗАГС… откуда Вам будет выслано свидетельство о его смерти. Каких-либо документов П…, в том числе и архивного уголовного дела, не имеется.

Понимая глубину трагедии, постигшей Вас в связи с незаконным репрессированием Вашего отца, примите искренние соболезнования.

Начальник подразделения УКГБ. Подпись.

И второй документ.

6.04.1991 г.

…Сведений о точной дате расстрела… не имеется, но, согласно постановлению ЦИК СССР от 1.12.1934 г. «Об ускоренном и упрощённом порядке рассмотрения дел о контрреволюционных преступлениях», приговор приводился в исполнение немедленно или на следующий день после его вынесения. Известно, что после ареста они содержались в тюрьме города… возможно, в окрестностях и похоронены. Обнаружить места захоронения сложно, так как секретным приказом наркома внутренних дел Ежова от 30.01.1937 г. предписывалось во всех актах расстрела мест захоронения не указывать.

…Каких-либо документов, фотографий, писем и др. бумаг… в материалах дела не имеется.

Искренне сочувствуем… Подпись.

Собеседник мой разнервничался, разволновался. Понимаю, непросто даётся ему этот разговор, ох как непросто.

– Вот так. Как видите, всё, что касается человека, а ведь деду тогда было всего тридцать шесть, вытравлено. Нет ни одного документа, ни одной фотографии, ни одной дедовой вещицы и могилки нет, запрещено было могилы фиксировать. Вот что это? Как такое могло произойти? Пришли, забрали, расстреляли. Через почти четверть века извинились, мол, неправильно всё это было. И я в итоге в своей семейной истории прореху вижу. Так вот и получается, некоторые свои поколения в веках видят, а история моего рода, по сути, началась лишь с девятнадцатого века.

Что я мог сказать? Печально всё это. Вижу, переживает мой собеседник. Тяжёлый разговор, и он втройне тяжело дался Николаю Германовичу именно в этот день, в день, когда народ празднует, отмечает великий праздник, Победный день, а он вынужден вспоминать семейную трагедию.

– Сочувствую, Николай Германович, искренне сочувствую, что я ещё могу сказать.

– Знаете, Александр, у меня в Подмосковье приятель живёт, его деда на Бутовском полигоне в тридцатые годы расстреляли. Он рассказывает, собираются они на месте расстрела ежегодно, конечно, кто может, и поминают невинно убитых. Так для них хоть какая-то отдушина есть, они примерно место расстрела знают. А здесь… Дома разве что помянем, благо день рождения деда известен. И вот к слову о сегодняшнем нашем разговоре, о «Бессмертном полке». Я много думал, могу ли я выйти с плакатом: так, мол, и так, такой-то, репрессирован тогда-то, расстрелян. Мог бы? Наверное, мог бы. Шли ведь сегодня люди, я видел, с подобными плакатами. Но к чему, стоит ли? Не знаю. Пусть лучше в семье всё останется и в душах наших. Внуки подрастут, всё поймут. Поймут правильно, я уверен в этом. А дети мои понимают, знают, время такое было. Злобы у меня ни на кого нет. Вы ведь по этим ответам КГБ видите, ответственных за репрессии нет, персональной, я говорю, ответственности. А во всём винить Сталина? Да он уже и так в гробу миллионы раз перевернулся от людской ненависти…

Разговаривали мы с моим случайным собеседником ещё около часа. Он о себе рассказал, я тоже не молчал. О детях, о внуках поговорили. Приятный человек, рассуждает верно, практически по всем вопросам мы единомышленниками оказались. Наверное, воспитывались схоже, да и ровесники по возрасту. Хороший разговор был, но трудный, всё же о сложном времени мы говорили. А о чём ещё говорить в День Победы? Конечно, о том тяжком времени, о наших отцах и дедах.

Разошлись мы с Николаем Германовичем уже где-то часам к шести вечера, выговорились от души, телефонами обменялись, договорились ещё встретиться. Наверное, и встретимся, хорошим людям самой судьбой велено встречаться.

Довелось мне в 1982 году довольно продолжительное время лечиться в Калининградском окружном военном госпитале. После аварии, получив сложный перелом правого бедра, я был прооперирован в Черняховске и затем переведён в Калининград. Доктор утешить меня не мог. Его приговор был таков: не менее двух месяцев госпитального стационара.