Николай Никонов - Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

Повторюсь, возможно… Эта женщина-девушка осталась с вождем до конца его дней. Не жена… И пожалуй, даже не любовница, в том смысле, в каком это обычно понимается. Любовницы были-бывали у Сталина: актрисы, балерины, певички, но ни одна из них не была с ним долго, не завладела и, пожалуй, не могла бы завладеть его душой, слишком уж очерствленной и долгой жизнью, и борьбой с людьми, и презрением к ним, в том числе и к актрисам, душой, где годами копилась горькая копоть недоверия и всезнания, отягченного его властью и подозрительностью. Такие женщины бывают (редко-редко!) у очень могущественных или гениальных людей. Не жена. Не любовница. Не прислуга. И — не рабыня. А из тех, тоже очень редких женщин, синоним которым только слова «живое счастье» или «чудо». А чудо и счастье, совмещаясь в одно, и могут быть только беззаветно преданной красавицей… Преданной красавицей?..

Ночью, гладя ее волосы, ее пышно-нежное молочное тело, уходя в его запах — смесь вербы, черемухи, полевых трав и, быть может, самой русской земли, он думал, что вот почти ясна его обязательная победа. ПОБЕДА ОБЯЗАТЕЛЬНО БУДЕТ! Будет! И он никуда не уедет из Москвы и с этой дачи! Жесткая рука гладила округлую, припухлую как бы талию, нашла резинку рейтуз, но не двинулась дальше. Он почувствовал горячие мягкие губы на своем лице и, совсем как мальчик к матери, приткнулся к ней и тотчас же каменно заснул, успокоенный, уставший и не ждавший даже ни ее дальнейших ласк, ни ее поцелуев. Странно, и она тотчас же уснула, измаянная тревогой этих дней и ожидания его близости, благодарная ему. Валечка… Медсестра..

«Подавальщица».. Они спали, и оба согласно храпели. Он сильно и страшно, она тихо, по-женски и удовлетворенно. Спали, не слыша, как вдалеке опять стукали зенитки, взвывали сирены и самолетный гул то накатывал ближе, то отходил, оттягивался и вроде бы замолкал. Спали.

И не забудем, что, если посмотреть на них без обозначения власти, возрастов, положения, это были прос — то обыкновенные уставшие, измаявшиеся люди.

На другой день в Кунцево приехали собранные Поскребышевым члены Политбюро, все, кроме Молотова, который со своей «жемчужиной» убрался из Москвы далеко, дальше всех. Вечерело. Шел снег с дождем. И потому молчала зенитная артиллерия. Была нелетная погода. Но гул фронта с порывами ветра доносило и сюда. Все собравшиеся были растеряны, подавлены. Особенно волновался маленький белобрысый Хрущев, похожий на сельского пар-нишку-колхозника. Самый молодой и самый невзрачный из членов Политбюро. «Никита-плясун» — так звал его в веселую минуту вождь. И еще Хрущев отличался от всех странной прожорливостью. На обедах и ужинах ему ставили едва не по две порции! И это знала радушная Валечка, всегда кормившая членов Политбюро.

В большой столовой Сталин ходил по ковровой дорожке, курил и молчал, как бы выжидал, кто начнет высказываться. Но не было Молотова, обычно открывавшего такие совещания. Молчали. Кто-то пил водку. Кто-то хмурился. Кто-то делал вид: вроде ничего не случилось, все в порядке.

— Ну, чьто же… — сказал Сталин. — Никто нэ собыраэтся говорыт… Тогда., скажю я… Нужьно… и нэмэдлэнно! — восстановил порадок в столица и… на дорогах! Нужьно… и — нэмэдлэнно… взят под охарану мылиции… НКВД., всэ магазыны… Всэ пункты питаныя… Всэ вокзалы., срэдства свази… Всэ выды транспорта… Нужьно… объявит Москву на осадном положеныи… А это значыт… самий жесткий порадок… Расстрэл на мэсте прэступлэныя… Воров., грабытэлей… Арэст паныкэров и всакой подобной сволачы. Нужьно… органызованно отправыт в тыл, на Урал, дэтэй тэх родытэлей, кто этого пожелает. Ми уже отправыли саркофаг с тэлом Лэнина в Тумэнь. Но об этом нэ знаэт ныкто. Караул у мавзолэя остается, как всэгда… Москва с завтращнего дня оснащаэтся дополнытельной истрэбитэлной авыацией… Зэнитная артыллэрия будэт довэдэна до тисачи.. орудый. Прычем на внэщьнэм обводэ Москвы зэнитчикам будут даны снаряди для стрэльбы… по танкам. Аэростаты в цэнтрэ эще дополним пущкамы. Всуду должен быт лозунг: «Москва — крэпост! Ни шагу назад!» Ми рассмотрэли всэ возможьные варыанти народного ополчэния… Москву ми нэ собыраэмся сдават… И — нэ сдадым! А сэйчас ви услыщитэ слово самых простых москвичей.

Сталин приказал дежурному вызвать Валентину Истрину и, когда она появилась в столовой, спросил ее в упор:

— Валэнтина Васыльевна… Ви… сабыраэтэс эвакуироваться… из Москвы?

Сталин смотрел с тем прищуром, какой не предвещал ничего доброго, но и как бы не ограничивал Истрину в ответе.

— Товарищ Сталин… Москва — это наш родной дом… А дом надо защищать! — пунцово вспыхнув, неожиданно бойко ответила она.

— Спасыбо… Идытэ, Валэчка, пуст подают ужин… А ми эще побэсэдуем… — И когда она вышла, добавил: — Ну вот. Ви слыщяли голос простых москвычей? МОСКВУ НАДО ЗАЩИЩАТ! И этому должьна быт посвящена вса наща жизн! Всо! Я остаюсь здэс. И это я., торжественно., заявляю. Я буду здэс… до побэды… Но я нэ дэржю… ныкого… кто хочэт спасат сваю жизн..

— Но немцы могут ворваться в Москву… Окружить… — скороговоркой пробормотал Хрущев.

Сталин внимательно посмотрел на него, приостановился, а потом, не теряя размеренного шага, подошел к нему, подхватил под руку и молча повел к двери. Выставив его за дверь, Сталин вернулся к хождению по столовой…

На другой день, когда сотни тысяч москвичей (больше всего женщины, старики и подростки) копали под летящим снегом противотанковые рвы, когда на веревках втягивали на крыши зенитки и бесполезные, в общем, пулеметы, когда вооруженные даже охотничьими ружьями и мелкокалиберками, еще никак не обмундированные отряды ополченцев шли к сборным пунктам у военкоматов и застав, патрули НКВД уже заняли все мосты, тоннели, переезды и перекрестки больших улиц, а совсем устарелые, словно вытащенные из музеев, двухбашенные танки встали на обводах Можайского шоссе.

В небе не стихал гул то ли наших, то ли фашистских самолетов. Но бомбежек не было: бомбить не давала погода с усиливающимся снегом. Сталин с Берия, Щербаковым, Маленковым и генералом Артемьевым то и дело появлялся на улицах, входил в магазины, останавливался на площадях, окруженный охраной и радостно глазевшими, перепуганно-озадаченными москвичами и москвичками. Приветствовал их. И приветствовали его. Почти постоянно слышались крики: «Товарищ Сталин! Когда же будет победа? Когда погоним немцев? Когда наступление?»

— Всо, всо будэт! И наступлэные… и побэда… Это я., обэщаю. Будэт! А пока — сражяэмса… И — помнытэ… Я — здэс. Я с вамы… И ныкуда нэ уеду., из Москвы!

Кто-то кричал «Ура!» Кидали шапки. Восторженно глазели, шел снег… А Сталин, в фуражке, в шинели, садился в машину и ехал дальше. В эти дни (и ночами!) его видели всюду… Среди москвичей и москвичек. У ополченцев. На двух оборонных заводах. По шоссе на Владимир, на Можайск и Рязань.