Николай Никонов - Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

Только вот внезапная кончина Николая Григорьевича, последовавшая в июне 2003 года, не позволила писателю, обычно, не жалея времени, тщательно доводившего «до ума» свои тексты, завершить намеченное выстраивание серии.

…Ловишь себя на ощущении, что обжитый дом решили подновить, чтоб стал выше и просторнее. Хозяином, опытным мастером, был приподнят сруб, дабы не то чтоб заменить отдельные бревна — чтоб приладить новые венцы, которые и изменили бы общий облик здания. Однако случилась беда… И вот в потревоженном и оставшемся без хозяйского догляду строении уже углядываешь какие-то невидимые прежде нестыковки и вновь обнаруженные зияния. Ну а новые венцы в таком случае и вовсе воспринимаешь как пока еще лишь стройматериал, пусть и подготовленный в аккурат по проекту, только чертежи-то у мастера были в голове…

Известный уральский прозаик Николай Никонов по своему пединститутскому образованию был историк. Однако в своей прозе к служению Клио, то бишь к аналитическому «человековедению» фактов и судеб из давно прошедшего времени, писатель пришел не сразу. Тем более, что историков-обвинителей (варианты: историков-прокуроров, историков-талмудистов) он всегда не жаловал, а на историка-летописца (это все его собственные определения) в силу специфики жизненного материала, с которым работал, не претендовал…

И лишь в последние годы, после того как затонула советская Атлантида, стал особенно заметен интерес прозаика к масштабному — в контексте истории эпохи — взгляду на соотечественников, ставших в XX веке homo soveticus.

При этом «поздний» Николай Никонов говорит о слишком серьезных вещах, чтобы обращать еще и внимание на читателя. Отсюда заметные неворуженным глазом повторы в его текстах. В статье, написанной к 70-летнему юбилею писателя, критик Валентин Лукьянин прямо констатирует, что он «пишет откровенно не для всех… обращается лишь к тому, кто готов — кто способен! — выслушать и понять». Только последних, добавим от себя, становилось все меньше и меньше.

В отмеченном изменении читательского адресата многолетний редактор «Урала» (а именно на его опытную искушенность важнее сейчас обратить внимание) видел один из неизбежных результатов эволюции прозаика. От общедоступных — потому как о природе на уровне прогулки по лесным тропам, тонко и с чувством, с внимательнейшим колористическим подходом и сострадательной чуткостью к приключениям маленького лягушонка — «Березового листка» и «Лесных дней» до амплуа автора остросоциального: писатель «…все отчетливее ощущает право и даже художнический долг говорить по-своему и свое». Отсюда и такой справедливый лукьянинский вывод про то, что «…с инакомыслием Никонова — с его яростными оценками пороков «цивилизации», вызывающими пренебрежение к общепринятым мнениям, своевольным поворотом известных фактов — приходится считаться, ибо оно обеспечено десятилетиями упрямого движения к собственной правде…».

Действительно, первые вещи молодого автора были посвящены такой вечной, как мир, теме природы и месту в ней человека — вспомним его замечательную повесть «Солнышко в березах».

От осознания неразрывного родства с природой естественно, как бы сама собой, в прозе Никонова возникла и ситуация становления человека, его взросления и самоопределения. Вышли в свет повести «Вкус жизни» (1965), «Балчуг» (1967), «Кассиопея» (1968), нашедшие автору своего верного и преданного читателя. В них писатель без оглядки на идеалы, манифестируемые по непременной (как «рыбный день» в советских столовых) тогдашней классовой разнарядке, провозглашал свою, пусть и не такую четкую, как, скажем, «Моральный кодекс строителя коммунизма», программу отстаиваемых им жизненных ценностей.

При этом от книги к книге ощутимо менялся и ракурс авторского зрения на своих героев, а их судьбы становились все более драматичными. Как и всякий незавершенный пока процесс, картина реальности, из мозаичных впечатлений повседневности собираемая в душе центрального персонажа, — требовала особой точности слова в определении формирующегося «я». Отсюда и перекрестье дорог, между которыми молодому герою приходилось выбирать в том же «Глаголе несовершенного вида» (1972).

В 1977 году нравственное постижение характеров своих современников, повседневно причастных к прозе будней, но далеко не всегда окрыленных идеалами эпохи, было продолжено в повести «Мой рабочий одиннадцатый». Затем была страстная по своему и по сей день актуальному пафосу публицистическая поэма «След рыси» (1979).

Получившая с подачи партийных чиновников, ведавших идеологией, скандальную репутацию повесть «Старикова гора» (1984), разрушающая многие из привычных тогда стереотипов литературного обихода на деревенскую тему, стала одной из творческих высот Никонова — писателя и гражданина.

Герой-повествователь в имевшей шумный общественный резонанс «Стариковой горе» — городской художник, переживающий духовный кризис и приехавший поближе к живущему на земле народу в поисках возможности нравственного излечения от пустой суеты мегаполиса. Только народ этот большей частью спился от безысходности. Ну и за годы советского раскрестьянивания (пусть и называлось оно раскулачиванием) от работы отвык: нет, руки-то еще генетическую память о труде не утратили, да и растут — откуда надо, но вот глаза люмпенов, лодырей, подонков ее, работу, уже не видят. Вроде как зачем нам порядок наводить, ежели однова помирать скоро…

Николай Никонов и в этой своей вещи находит нужные краски и точные мазки, чтобы показать несоответствие между извечным подвижничеством русского крестьянина на не самой щедрой по части урожая нашей земле и декларированными утопическими «прелестями» деревенской жизни на свежем воздухе. Позиция писателя-гражданина явственно проявилась в этой повести в разрушении официозных мифов.

По иронии судьбы, заметную роль в огульном охаивании нового произведения самого крупного их живших во вверенной ему области литераторов сыграет Борис Николаевич Ельцин, первый секретарь ОК КПСС, впоследствии, во многом на критике партноменклатуры, которую он сам в полной мере олицетворял на Среднем Урале, ставший первым Президентом России. По произошедшей утечке мнения, уж очень тогдашнему обкомовскому руководству не понравилась итоговая фраза произведения: «Земля ждала своего хозяина». Так что последнее слово по-цензорски ловко было заменено на определение «пахарь», лишенное в условиях социалистической собственности на средства производства какого-либо политического подтекста. Именно его будет ждать земля в искаженном чиновниками тексте. Только не дождется, свидетельством чему — плачевное положение гибнущей российской деревни.