Наталья Годарова - Мой маленький Советский Союз

– Всего темпераментов четыре: холерики, сангвиники, флегматики и меланхолики, – объясняю я Ие на перемене, когда она, оторвав меня от «Занимательной психологии», просит рассказать в двух словах «и что я там, интересно, такого нашла?».

– Я, значит, холерик? Мотор? А ты кто?

– А шут его знает… Наверное, тоже холерик. Но только с меланхоликом.

– А я кто? – оборачивается Саша.

– Сангвиник.

– А кто вот тогда… Арнатутов?

– Типичный флегматик.

– Антон! Эй, Антон!.. Эээ… Это… Слышишь?… Маша считает, что ты флегматик.

– Перестань сейчас же, неудобно, – говорю я.

Но Саша, выбравшись из-за парты и пригнувшись, как солдат под артобстрелом, полагая, что не замечен что-то вычерчивающей на доске спиной к классу учительницей, перемещается к одинокому сидящему, как изваяние, за второй партой в третьей ряду худому, бледному Антону и, присев рядом, что-то шепчет с поигрывающей на губах тонкой усмешкой. Потом, сорвавшись, возвращается на место и сообщает:

– Антон просил передать, что он меланхолик.

Я готова провалиться под парту. Мне и в самом деле неудобно перед Антоном, всегда таинственно молчащим, разговаривающим только коротко и по делу, и желательно с помощью посредников.

Наклонившись к моему уху, Ия довольно громко рассказывает историю, приключившуюся с Антоном классе так в третьем. Одна малохольная девица из неграмотной курдиянской семьи, которая потом осталась на второй год, схватив швабру, разбежалась и всадила ее Антону прямо в яйца. Все засмеялись, а Антон, схватившись за пах, сказал только одно слово: «Ой!..» После этого он совсем замолчал.

Поскорей отодвинувшись от Ии, я делаю ей глазами знак: «Говори потише!»

Не могу понять, чего ж тут смешного…

– Сколько еще осталось уроков? Два?… Последний – физкультура? Может, уйдем всем классом? Как сегодня долго тянется время, c ума можно сойти, – говорит, обмахиваясь веером и кокетливо закатывая глаза, Марианна.

Она у нас староста, и тоже, как и Нелли в моем бывшем классе, любимица педагогов, родителей и особенно мальчиков. Но в ней нет и тени кастовой, тщательно маскируемой заносчивости, нет ни на намека на морализаторство, что проскальзывало у Нелли за вежливыми разговорами или даже молчанием. Марианна обаятельна и привлекательна, она сама знает об этом и рада этому. И она щедро излучает эту свою радость, называя нас всех «дорогушами».

– Дорогуша, ты не знаешь, что мне делать с этой аллергией, у меня же в субботу концерт? Как я выйду на сцену с таким румянцем? – спрашивает она у Ии, положив на нашу парту голову с красиво взбитыми кудрями. При этом она успевает кому-то подмигнуть, а кому-то адресовать долгую улыбку.

Накануне Марианна принесла коробку шоколадных конфет, подаренную ей поклонниками, и, раздав половину, вторую половину незаметно отправила в собственный желудок. И теперь у нее сыпь. Марианна поет на сцене районного Дома культуры песни Аллы Пугачевой и собирается поступать в консерваторию на отделение эстрадного пения. Ее часто просят спеть и на школьных вечерах, и она откликается с превеликим удовольствием. На День Победы она так исполнила песню «Стоит над горою Алеша», что сама расплакалась. Вообще, глядя на Марианну, я понимаю, что меня раздражает в некоторых людях не кокетство, не какие-то черты привязанности к сугубо материальным радостям, а спесь, какая-то глупая гордость, которую они испытывают, обладая чем-то. В Марианне нет такой гордости и спеси, и я с удивлением обнаруживаю, что все в ней – такой – принимаю.

– Да пройдет все… Ты лучше скажи, когда ты к нам в гости придешь? Мама у тебя что-то спросить хочет, и вообще… Ты уже шьешь платье к выпускному?

Марианна не слышит ни ответа, ни вопроса: она беззвучно смеется над вскочившим ванькой-встанькой с третьей парты во второй ряду – Сашей Почналовым, который с удовольствием берет на себя роль клоуна, смеша даже наших многострадальных учителей.

– Надежда Георгиевна, – говорит он нашей классной руководительнице. – А правда, что Ленин был грибом? Вчера это обсуждали по телику.

– По-о-чналов!.. А ну сядь на место!

Маленькая, подвижная Надежда Георгиевна, живо повернувшись от доски, подбегает к Почналову и – что встречается одобрительным гулом и дружными аплодисментами – дает ему пинок коленом, настоящий, от души!

И это все – урок истории. Только один из уроков нашего, теперь уже десятого, класса «Б».

К Надежде Георгиевне у Марианны отношение особое, семейное. Ее любимый старший брат, уже окончивший школу, лучший друг племянника Надежды Георгиевны, а у них Надежда Георгиевна была наставницей с самого четвертого класса и до выпускного. Это был ее лучший выпуск, который она вспоминает, нахваливая и ставя нам (с подтекстом) в пример едва ли не на каждом уроке.

Пожалуй, это самая моя любимая учительница в школе – учительница-бессребреница. Говорят, она уж точно не берет взяток, даже в виде коробок конфет, и еще надо уговорить ее просто угоститься. А дома у нее нет даже холодильника. Но Надежда Георгиевна по этому поводу не парится, и ее нисколько не смущает, что она годами ходит в одном костюме. Она картавит, закладывая руку за кофту, как Владимир Ильич, и вообще чем-то на него смахивает; она всегда деятельна, всегда воодушевлена, да к тому же не без юмора. А историк – чудесный! Знает все!.. А как рассказывает!..

– Надежда Георгиевна, а вы вот, как член партии, можете объяснить, почему нас всех столько обманывали? Даже вот Ленин, возможно, был всего лишь грибом.

Господи, да если б такой вопрос кто-нибудь задал в свое время в моем бывшем классе, я бы умерла от счастья. А теперь счастья в избытке, но я по-прежнему молчу, не находя что сказать, и на сей раз оттого, что то, что я думаю, высказывают другие. А свои самые оригинальные мысли я держу при себе, не считая их особо интересными.

Про гриба-Ленина спросил бывший Летчик из спектакля по Сент-Экзюпери Миша Гусельников. После того как от него улетела Нелли, он перестал заниматься, хоть и видно уже по одним только очкам под высоким лбом, что парень он наиумнейший. Теперь он пускает бумажные самолетики на пару с классным шутом и иногда, приобняв Сашу, шепчет ему что-то в ухо, после чего Почналов выскакивает, как джинн из бутылки, с очередной цирковой антрепризой.

– Миша, поаккуратнее с языком. Отсядь вообще от Почналова.

– Нет-нет, погодите… Вот лично вы с какого года в партии? А ведь и вы нас обманывали, когда учили по этим учебникам второй или третьей свежести, потому что партия обманывала вас. Точнее, вы, как член партии, обманывали сами себя. Мир оказался значительно хуже, чем тот, к какому вы нас готовили.

Класс одобрительно шумит. Кое-кто аплодирует.

Надежда Георгиевна, прищурившись, смотрит куда-то поверх головы бывшего Летчика и, выждав паузу, во время которой волнение улеглось, сменившись у кого жадным, а у кого вяло-любопытным вниманием, негромко роняет: