Наталья Годарова - Мой маленький Советский Союз

И как так получилось? На мои, казалось бы, железные аргументы у Жанны нашелся такой могущественный аргумент, что я, смутившись, вынуждена была припомнить Сократа: я знаю только то, что я ничего не знаю.

Приближался день рождения Надежды Георгиевны. Марианна собирает деньги на подарок. Все обсуждают, что на них можно купить. Марианна предложила стиральную машину. Ведь мы же выпускной класс и можем позволить себе раскошелиться на королевский подарок. Но у нас с Жанной была другая точка зрения: стиральная машина – это скучно, да к тому же попахивает коллективной взяткой. Лично мне в этой ситуации больше всего не понравились вполне прагматические мотивы, выдаваемые за заботу, мотивы, которые вслух не высказывались.

– Сами подумайте, захотелось бы вам подарить стиральную машину какой-нибудь другой учительнице, не классной руководительнице? То-то и оно, это не забота, а зависимость, – пытаюсь объяснить я.

– Жалко ее. Пусто у нее в доме, – твердит, словно не слыша – или и вправду не слышит? – Марианна.

– А вот мы одному режиссеру подарили в день рождения петуха, – говорит Жанна, отлетая в мечтательную отрешенность – Живого петуха с большим гребешком и фиолетовыми перышками на грудке. Причем наш режиссер и не понял, от кого подарок. Мы просто поставили сумку с петухом рано утром у его двери и, позвонив, убежали… Он очень обрадовался – по лицу было видно. Он так сиял, когда пришел в театр!..

– Какого еще петуха?! Зачем ей петух?! – возмущается Ия. – Конечно же машину!..

– Ага, автомобиль «жигули», – насмешливо вставляет Дима Сафонов, мой одноклассник по прежнему классу, к которому я испытывала раньше неприязнь, потому что он чем-то смахивал на Олега Гольдштейна.

Дима сидел рядом с высоким, скромным парнем Юрой Верницким, тоже моим бывшим одноклассником, который, напротив, был мне, как человек, более или менее симпатичен.

К Диме Сафонову я не просто испытывала неприязнь – в душе я возмущалась им все эти годы! Он обычно держался в стороне и помалкивал. Казалось, он знает себе цену, и цена эта – дорога. Если он и разговаривал с кем-то, то всегда презрительно смотрел в сторону и умел одной тяжелой насмешливой фразой припечатать человека к месту. Однажды Сафонов довел меня до белого каления. Это было еще в восьмом классе. На уроке литературы его вызвали к доске и попросили рассказать об образе Павла Корчагина в романе «Как закалялась сталь». Он встал и зло выкрикнул: «Да идите вы… со своим Павлом Корчагиным! Нашли о ком спрашивать! Хотите, я вам про графа Монте-Кристо расскажу? Вот это я понимаю – литература. А про Корчагина не буду… Да, не буду! А что, нельзя, да?!» Класс, никогда не слышавший ничего подобного, даже не подозревавший, что такое возможно, погрузился в мертвую тишину. Учительница тоже онемела, а потом тут же вызвала к доске кого-то другого. Сафонов сел и до конца урока недовольно бурчал себе что-то под нос.

После этого Дима Сафонов обозначился как мой идеологический противник. И я, несмотря на пыл возмущения, даже обрадовалась, что так ярко обозначился. Ведь проблемой нашего класса было отсутствие у всех определенности, отсутствие своих собственных, кровью выстраданных интересов, взглядов, убеждений, а если таковые и были, то их никто не умел (или не хотел) высказывать.

Но это было почти два года назад. Теперь же этот парень с выраженным пушком над губой стал как-то мягче, добрей. Или, может, мягче и добрей стала я? Ведь, получается, Сафонов тогда был по-своему прав. Но лишь по-своему, сугубо по-своему… Если присмотреться поближе к каждому, то каждый по-своему прав. А если видеть эту правду каждого, какой бы она ни казалась странной и вызывающей, частично принимаешь ее, точнее, извлекаешь из нее для себя крупицы истины.

Как же наг человек, если лишить его маленькой личной правды!.. И как его жалко!.. Иногда мне хотелось стать переводчиком, который доносит друг до друга истинные мотивы людей. Ведь люди часто говорят меж собой как иностранцы – в одни и те же слова и жесты вкладывают совсем разный смысл и тем самым запутывают друг друга. Мало кто умеет доносить свои мысли до другого – и еще меньше умеют в другого вчувствоваться. И похоже, что первый из таких не умеющих – я. Все горазды быть переводчиками, прежде чем научатся переводу.

– Подумаешь, машина, – роняю я тоже насмешливо. – У нас вот есть «жигули», но я в них сидела не больше пяти раз. Зачем, когда есть такие чудесные, звенящие голубые трамваи?… Самый экологический чистый вид транспорта, между прочим.

Неожиданно мне возражает Регина с проскальзывающей в голосе обидой:

– Не надо!.. У тебя, Маша, вечно те, кто имеет автомобиль, оказываются плохими… А наш отец, между прочим, тоже имеет автомобиль.

– Ну, твоему автомобиль нужнее – он же начальник экспедиции. А мой – только начальник партии, – тороплюсь я сгладить неловкость шуткой.

– А я, когда маленькая была, думала, что твой отец главнее моего, ведь он руководит целой партией. – Регина уже улыбается.

Регина и Жанна дружили с первого класса, но в восьмом между ними, как рассказала мне Ия, пробежала какая-то кошка, и с тех пор они не смотрят друг на друга. Мне это непонятно. Не могу представить, чтобы мы с Ларисой из-за какой-то там кошки, заслонившей обзор, не разговаривали больше одного дня. Вот бы поработать между ними переводчиком, чтобы они снова подали друг другу руки. Но кто ж меня послушает…

И вот – день рождения.

Наш класс, нагрянув к Надежде Георгиевне домой без приглашения, все-таки втаскивает в прихожую перевязанную ленточками, разрисованную фломастерами, с поздравдениями, написанными от руки, огромную коробку, внутри которой стиральная машина.

– Входите, входите, ребята…

Надежда Георгиевна в некотором замешательстве. Увидев коробку, она делает было протестующий жест.

– Надежда Георгиевна, а правду говорят, что, для того чтобы бюст стал больше, надо съесть баранье яйцо?

– А разве бараны несут… По-о-чналов!..

Мы со смехом вваливаемся в большую комнату, где за накрытым столом уже сидят сестра Надежды Георгиевны, ее племянник, брат Марианны и две учительницы из нашей школы. Брат Марианны подмигивает. С учительниц можно писать картину «Не ждали». Я не вижу признаков нищеты, о которой все время твердили Ия с Марианной. Есть стол, стулья, есть книжный шкаф, диван, телевизор, шифоньер. Что еще надо? Обои несовременные? Ну и фиг с ними!

Вдруг в комнату вбегает с мячиком в руках щуплая, но необычайно подвижная старушка. Подскочив к Надежде Георгиевне, не отрываясь от игры с мячиком, который она дробно ведет по полу, старушка капризно спрашивает:

– Мама, а мне уже можно съесть пирожное?

Шум моментально стихает. Никто не смеется.