Ян Росс - Челленджер

– Идёт, – я делаю реверанс, подметая пол пером воображаемой шляпой. – Шута – вряд ли, а вот роль забавного клоуна меня вполне устраивает.

Затем беру в зубы цветок из вазочки, становлюсь на руки и, балансируя согнутыми ногами, обхожу вокруг стола.

– Hey, Zoe! – раздаётся раздражённый окрик. – Молодой человек, это общественное заведение, а не цирк. Будьте добры вести себя подобающе.

Голубь негодующе закурлыкал, вспорхнул и улетел, громко хлопая крыльями. Сделав ещё два шага, я спрыгиваю на ноги и отвешиваю господину в пиджаке и броском галстуке шутовской поклон. Он набирает побольше воздуха, готовясь разразиться новой тирадой, но тут от дальнего столика раздаются жидкие аплодисменты. Он прикусывает язык, а я ещё раз кланяюсь, сначала Зои, а потом и пенсионерам.

Новая знакомая подмигивает, с трудом сдерживая улыбку, и удаляется. Неодобрительно покосившись на меня, хмырь в галстуке семенит за ней и что-то подзуживает, нервно жестикулируя. Выслушав нотации, Зои приносит счёт, украдкой оглядывается, делает страшные глаза и снова уходит. Я расплачиваюсь, вывожу на квитанции свой номер и, усмехнувшись, приписываю:

Твой забавный клоун.

Беру два ножа, вставляю между крайними зубцами вилки – получается треугольная пирамидка. Рукоятки, чтобы не разъезжались, устанавливаю на пакетики сахара. Поиграв с балансировкой, добиваюсь шаткого равновесия и пристраиваю записку на кончики лезвий.

Итак, Амазонка нашлась. Дело за малым.

Возвращение в повседневный мир было нелёгким. Окружающее казалось безвкусным и бесцветным, словно картонные декорации любительского театра. На фоне пережитого обыденная жизнь имела вид блеклый, грубый и топорно сработанный. Но внутри сохранялось зародившееся где-то в песках чувство покоя и умиротворения. Меня переполняла незнакомая радость, без клокота и бурления, но мощная и стойкая. Мир обрёл свежесть, ясность, насыщенность, и вместе с тем некую эфирную невесомость, с готовностью отзываясь внутренней мелодии.

Стали заметны вещи, которые я давно разучился видеть. Это было захватывающе и ново, и я стремился ступать осторожней и вдумчивей, чтобы не нарушить чудесный мираж. Однако, как ни старался, яркие ощущения постепенно тускнели и выветривались под натиском ежедневных забот.

Работа, с её неумолимой логикой, брала своё. Медленно и неуклюже, но всё ускоряясь и наслаиваясь, текли трудовые будни. Я по-прежнему вкалывал, пытаясь уложиться в сроки и по необходимости отражая атаки Ариэля. Впрочем, после совместного эксперимента в больнице его нападки пошли на убыль, как с точки зрения частоты, так и интенсивности. В них уже не было прежнего азарта, и чувствовалось, что продолжает он то ли для проформы, то ли по инерции.

Более того, теперь, когда Арик затягивал одну из излюбленных боевых песен, скажем балладу о десять ноль-пять, мне временами удавалось выбить его из накатанной колеи, сообщив о новых результатах или неразрешённой задаче, и он, отбросив менторский тон, охотно углублялся в инженерные дискуссии, не только снимая необходимость выслушивания бессмысленных нотаций, но и не раз помогая выйти из тупика.

Эквизишн уже давно налажен, основная часть детекции тоже завершена, и теперь я навожу глянец: калибрую параметры и оттачиваю нюансы. Нудное занятие, включающее тысячи однообразных тестов, и лишь стоящие рядом осциллограф и генератор-приёмник греют мне душу. В особенности осциллограф, ещё со школьных уроков физики сохранивший в памяти некий романтический флёр, как магический инструмент, позволяющей заглянуть за пределы зримого мира. Всякий раз, закончив очередную серию опытов, я кручу рифлёные ручки и щёлкаю мягкими подушечками кнопок.

Теперь у меня даже не один, а два осциллографа. Я колдую над ними, словно алхимик в поисках философского камня, и это отнюдь не единственное их достоинство, – приборы почти полностью отгораживают Тима Чи, что является не менее важным аспектом их волшебства.

Но вот начинается суета, грёзы улетучиваются, в комнату подтягиваются работнички и, рассаживаясь по местам, вздыхают и ёрзают, устраиваясь поудобней. Последнее время, кроме обычных недельных планёрок, Джошуа – консультант по методикам управления, проводит ежедневные лекции, посещение которых, с лёгкой руки нашего обожаемого директора Харви, вменяется в обязанность всем сотрудникам, включая секретаршу и Таню-Марину.

Мы сидим, героически сдерживая невольные зевки, и слушаем эту неимоверную галиматью.

– У понятия "проект" существует два концептуально разнящихся определения, – гундит Джошуа, как бы обсасывая каждую гласную. – Первое – проект есть мероприятие, производящее уникальный результат в ограниченные сроки.

Запечатлев сказанное на доске с видом Моисея, высекающего скрижали завета, он обводит собравшихся одухотворённым взглядом. Кроме Харви, притащившего сюда это нелепое создание, и, естественно, Тима Чи, в глазах слушателей ответного воодушевления не наблюдается, но присутствие начальства не даёт расслабиться, и они уныло кивают, подтверждая успешное усвоение информации.

– И более новое – уникальный набор процессов, состоящих из скоординированных задач с начальной и конечной датой, предпринимаемых для достижения конкретной цели.

Джош триумфально тычет пальцем в потолок.

– Необходимо уяснить кардинальную разницу, ибо она подчёркивает то, на чём фокусируются стратегии и методики. Не скрою, меня безмерно порадовал выход в свет второй формулировки, так как на самом деле даже сама уникальность результата совершенно несущественна…

На этом я отключаюсь, и в памяти всплывает бессмертная фраза Ариэля: "Правильное составление плана работы зачастую важнее самой работы".

Джошуа был призван, дабы внедрить в массы трудящихся систему правильной организации, или, как он выражается, реорганизации рабочих процессов. Хотя, какая организация и какие такие процессы… Препирательства с Ариэлем едва ли назовёшь процессом. Да и вообще, как в компании, где каждый отдел состоит из одного человека, можно толковать о таких понятиях?

Если это и имеет практический смысл, то для гигантских концернов, или относительно больших предприятий, и уж никак не для нашей захудалой шарашки. На фоне катастрофической нехватки времени и полной неясности, как справиться с насущными инженерными задачами, эта катавасия выглядит не просто абсурдно, а глупо и безответственно. Однако, судя по тому, как Джошуа взялся за дело, чувствуется, что замыслы у него грандиозные.

Следующие полчаса он нарезает круги вокруг этих двух несчастных определений, а я малюю абстрактные каракули, переходящие от округлых форм к всё более резким и агрессивно заострённым, и искоса поглядываю на коллег: Ирис, вынужденную приезжать каждый день ради этих маразматических лекций, ни в чём не повинную Таню-Марину, которой, впрочем, всё нипочём, пока ей не мешают чатиться в телефоне, флегматичного Геннадия, неуместную Кимберли во всеоружии макияжа и вызывающего декольте, деревянного Харви, невозмутимого Стива, Тамагочи, чуть ли не истекающего слюной от этой говорильни, и Ариэля, постепенно приобретающего болезненно зеленоватый оттенок.