Юозас Апутис - Мост через Жальпе

А сейчас пускай будет сентиментальное отступление: это сочинение я не забуду; думаю, что многие его не забудут. Резюме: я жажду деятельности, я хочу преодолеть себя, загребая руками, плывя по-собачьи, а не стоя и бия себя в грудь. Ведь когда-то уже было сказано нечто подобное: «Я противен, я мерзок, однако я морально совершенствуюсь…» Я не сволочь, во всяком случае, уж не позволю, чтоб так думали обо мне те, кто свою душу не чистит не только зубной щеткой, но и щекочущими травинками. Лишь в деятельности я преодолею себя! Еще точнее: лишь после того, когда что-нибудь содею.

Изредка, когда не знал, о чем еще написать, я поглядывал в окно и видел то же самое, что видел и наш учитель.

Лишь продираясь сквозь чащобу, я преодолею себя!»

Учителя бросило в озноб. Страшно и хорошо: такая силища трепыхалась, заключенная в этих тонких тетрадях!

Медленно шел он по глинистой обочине, задевая каблуками желтых туфель штанины вельветовых брюк и пачкая их. Когда он взбирался на горку, его догнал длинный темный автомобиль, который мчался так быстро, что не только вельветовые брюки, но и пиджак, портфель с детскими тетрадками оказались заляпанными паскуднейшей глиной. Несколько грязных капель попало в лицо, и учитель вытер его платком. А вытерев, со злостью погнался за ползущим в гору автомобилем, закричал яростно, нагнулся за камнем, однако черная спина автомобиля вскоре исчезла за холмом. Глядя на грязный портфель, учитель еще раз закричал и погрозил кулаком, потом расстегнул портфель и увидел, что несколько капель желтой грязи попали и на тетрадку Бараускаса. Злость снова обручем сдавила ему голову, он опять погрозил кулаком и закричал. В это время перед ним на пригорке появились трое мужчин в спецовках; одного он узнал, это был водитель недавно промчавшегося автомобиля; они шли, сцепившись локтями, грозно наклонясь вперед — словно на картине экспрессиониста, виденной когда-то. Учитель все еще грозил поднятым кулаком и кричал, однако тут же посмотрел на свою одежду и портфель. Страшнее быть не могло: и на портфеле, и на брюках, и на пиджаке не было ни пятнышка, ни малейшего следа глины не осталось!.. И опять: страшнее и быть не могло! А трое взявшихся под руки мужчин все приближались, низко опустив головы. Тот, что раньше управлял автомобилем, издалека кричал:

— Так запачкали? А? Так запачкали, заляпали глиной? И из-за этой, из-за такой-то мелочи учитель должен так орать?

И еще раз: страшнее быть не могло — учитель прыгнул в глинистый кювет, поскользнулся, упал, запачкав лицо, но этого ему показалось мало. Словно обезумев, глиняным месивом мазал брюки и лицо, скуля, как собачонка, и выбрался из кювета навстречу людям в спецовках. Увидев грязного учителя, водитель заржал по-лошадиному и показал на него пальцем своим дружкам. Отвратительно захохотали и те. Продолжая хохотать, они, как в мультике, по-военному развернувшись на месте и все так же сцепившись локтями, повернув к учителю широченные задницы и такие же спины, вразвалку потопали обратно на холм.

За эти несколько дней, проведенных на взморье, он понял, что хорошо быть одному, когда на самом деле ты не один, а в толпе, среди множества людей; среди множества — и как нигде ни с одним из них не связан. Такое впечатление, что только здесь люди отдаляются друг от друга, их не сближают и не разделяют совместная работа и дела, частенько заставляющие поступать не так, как хотелось бы. Единственная и главная забота — когда идешь к воде и заплываешь подальше, — изредка поглядывать на одежду, оставленную на песке или на скамеечке, — лишь эти у тебя заботы, все прочее — чепуха, пускай снуют по пляжу люди, пускай комично приплясывают перед белыми бурунами, пускай радуются или опасаются, как бы не ожил успокоившийся в жару радикулит.

Единственная забота! Вот бы на самом деле так!.. Погрузившись в свои мысли, он замечал отдельных людей, некоторых запоминал — если они попадались не раз на его пути, даже наблюдал за ними. Одноногий человек, оставив прислоненные к скамье костыли, смешно и трогательно скакал к воде, с трудом вытаскивая из песка здоровую, тренированную ногу, и лишь в воде почувствовал себя как рыба: плюхнулся на живот, рядом бодро пыхтел десятилетний мальчик, пытаясь уплыть в сторону, нет — это отец, лупя по воде одной ногой, вскоре начинал описывать круги — плыть прямо ему было нелегко. Посмотрев на оставшегося в стороне ребенка, словно корабль разворачивал в его сторону свое мощное тело, однако вскоре снова его заносило в сторону.

Уже третий день видел молодую красивую женщину, которая, может, единственная здесь такая красивая и одинокая, ни перед кем своей красоты не демонстрировала, никого не замечала, ничто ее не интересовало; шла по пляжу в купальнике, спрятав в сумку одежду, и он, провожая ее взглядом, думал, что человека манят небудничная красота и небудничное состояние. Представил себе, как находит случай познакомиться с этой женщиной, какими словами обращается к ней. Нет, она не склонна пускаться в пустые разговоры, отвечает коротко, небрежно, но без неприязни и уходит, однако он не пасует, на другой день снова заговаривает с ней, он уже видит, как они вдвоем идут по пляжу, он простодушно самоуверен, ему кажется, что женщина должна открыть ему свою тайну, не раз уже бывало такое, люди быстро начинают рассказывать ему про свою жизнь. От такой распахнутости чужих людей ему бывало и хорошо, и грустно. Хорошо, поскольку он подозревал, что есть в нем нечто, сближающее с людьми, есть какая-то тайна души, а печально потому, что человек, распахнувшийся перед другим, малознакомым, — слаб, принижен и открывает себя другому, такому же убогонькому, не представляющему опасности. Человек, который с первого же взгляда не вызывает у другого ни страха, ни тревоги, — это слабый человек.

Откуда он это все взял?

Он все подумывал об этой одинокой женщине, из своей комнаты на пляж выходил только из-за нее, глядел издалека, пока не стрельнула в голову трезвая мысль: случись это, было бы противно! Негоже выбивать женщину из ее оригинального, надлежащего ей состояния, нельзя подталкивать ее к банальности и самому скатываться, банальности и так хватает. (Еще банальнее, что он подумал: эту женщину из надлежащего ей состояния мигом вышибет кто-нибудь другой…) Наконец — все время так ведь не будет: настанет день, когда ни он, ни кто-то другой уже не будет замечать женщины, а если и заметит, то отнесется как к любому заурядному, надоевшему прохожему, от которого не жди ничего, кроме рассуждений о температуре воды или сообщений синоптиков, о детских и старческих болезнях, о воспалении суставов да грязевых ваннах, которые так трудно, почти невозможно без бутылки коньяка или купюры получить в разгар сезона.