Исабель Альенде - Остров в глубинах моря

— Доктор, а вы знаете, что знаменем мятежникам служит поднятый на штык белый малыш?

— Все это знают. Франция с ужасом реагирует на эти подробности. В Народном собрании не осталось уже ни одного человека, кто бы относился к рабам с симпатией, даже Общество друзей негров замолчало. Но ведь эта жестокость не что иное, как соразмерный ответ на те преступления, что мы совершали против них.

— Не включайте нас, доктор! — воскликнул Вальморен. — Ни вы, ни я никогда в жизни не позволяли себе таких крайностей!

— Я не имел в виду конкретно кого-то, а только те нормы жизни, которые мы ввели. Реванша и мести негров избежать было невозможно. Мне стыдно за то, что я француз, — печально проговорил Пармантье.

— Если уж речь идет о мести, то мы дошли до той точки, что нужно выбирать: либо они, либо мы. Мы, плантаторы, защищаем наши земли и наши инвестиции. И мы в любом случае вернем себе колонию. И уж точно не будем сидеть сложа руки!

Сложа руки они не сидели. Колонисты, Маршоссе и армия вышли на тропу войны и с каждого схваченного беглого негра живьем сдирали кожу. С Ямайки завезли полторы тысячи псов и вдвойне — мулов с Мартиники, обученных передвигаться в горах, таща за собой пушки.

Одна за другой запылали плантации севера. Пожары длились месяцами, отблески пламени по ночам видны были даже с Кубы, а густой дым душил Ле-Кап и, как поговаривали рабы, добрался до Гвинеи. Подполковник Этьен Реле, в чьи обязанности входило информирование губернатора о потерях, в конце декабря насчитывал убитыми более двух тысяч белых, и, если его подсчеты были верны, еще десять тысяч приходилось на негров. Когда стало известно о выпавшей белым колонистам в Сан-Доминго доле, ветер во Франции подул в противоположную сторону, и Национальное собрание аннулировало недавно изданный декрет о предоставлении политических прав офранцуженным. Как сказал Виолетте в ответ на эту новость Реле, решение это было начисто лишено логики, потому что кто-кто, а мулаты не имели ничего общего с восстанием, они были самыми заклятыми врагами негров и естественными союзниками больших белых , с которыми их не разделяло ничто, кроме цвета кожи. Губернатор Бланшланд, не симпатизирующий республиканцам, был вынужден использовать армию для подавления приобретавших катастрофически массовый характер волнений рабов, а также вмешаться в ужасный конфликт между белыми и мулатами, начавшийся в Порт-о-Пренсе. Маленькие белые инициировали массовое убийство офранцуженных, а те в свой черед ответили еще худшими жестокостями и зверствами, чем позволяли себе негры и белые, вместе взятые. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Весь остров содрогался от подземных толчков застарелой ненависти, ожидавшей лишь предлога, чтобы вырваться на поверхность пламенной лавой. Белый сброд Ле-Капа, разгоряченный событиями в Порт-о-Пренсе, стал на улицах нападать на цветных, совершать грабительские набеги на их дома, насиловать женщин, отрезать головы детям и вешать мужчин на их собственных балконах. Трупный запах чувствовался даже на кораблях, стоявших на якоре за пределами порта. В одной из записок, которую Пармантье послал Вальморену, он описывал городские новости так: «Нет ничего более опасного, чем безнаказанность, друг мой! Вот когда люди сходят с ума и совершаются самые ужасные зверства! И цвет кожи здесь ни при чем, все одинаковы. Если бы вам привелось видеть то, чему был свидетелем я, то вы вынуждены были бы подвергнуть сомнению превосходство белой расы, о чем нам с вами столько раз приходилось дискутировать».

Ужаснувшись этой разнузданности, доктор испросил аудиенцию и явился в спартанский кабинет Этьена Реле, с которым был знаком по своей работе в военном госпитале. Доктор знал, что подполковник был женат на цветной женщине и появлялся с ней рука об руку на людях, нимало не заботясь о злых языках, на что сам доктор никогда бы не решился по отношению к Адели. Он рассчитывал на то, что этот человек лучше кого бы то ни было поймет его положение, и приготовился раскрыть ему свою тайну. Офицер указал доктору на единственный стул в своем кабинете.

— Прошу меня простить за то, что я решился потревожить вас делом личного характера, подполковник… — начал, запинаясь, Пармантье.

— Чем могу помочь вам, доктор? — любезно отреагировал Реле, который чувствовал себя в долгу перед врачом за несколько спасенных им жизней его подчиненных.

— Дело в том, что у меня есть семья. Жену мою зовут Адель. В общем, строго говоря, она не является моей супругой, Вы меня понимаете, не так ли? Но мы уже много лет живем вместе, у нас трое детей. Она из офранцуженных.

— Я знаю об этом, доктор, — сказал Реле.

— Как вы узнали? — воскликнул тот в растерянности.

— Должность обязывает меня быть информированным, к тому же моя супруга, Виолетта Буазье, знакома с Аделью. Она заказывала у нее платья.

— Адель — великолепная портниха, — добавил доктор.

— Полагаю, что вы пришли ко мне, чтобы поговорить о нападениях на офранцуженных. Не могу обещать, что ситуация в скором времени улучшится, доктор. Мы пытаемся держать под контролем население, но армия не располагает достаточными для этого ресурсами. Я сам очень обеспокоен. Моя жена и носа не показывает на улицу вот уже две недели.

— Я боюсь за Адель и детей…

— Что касается моей семьи, то я полагаю, что единственный способ защитить ее — это отослать жену на Кубу, пока здесь все не успокоится. Корабль отправляется завтра. Могу то же самое предложить и вам, если вас это устроит. Удобным путешествие не будет, но путь недолог.

Тем же вечером под охраной взвода солдат женщины и дети поднялись на борт корабля. Адель была довольно темнокожей и грузной мулаткой, на первый взгляд не слишком привлекательной, но она обладала неистощимыми запасами мягкости и хорошего настроения. Никто не преминул бы отметить различие между нею, одетой как служанка и полной решимости жить в тени, ограждая тем самым репутацию отца своих детей, и прекрасной, царственной Виолеттой. Они не принадлежали к одному социальному классу: друг от друга их отделяли несколько степеней различий в цвете кожи, что в Сан-Доминго определяло всю судьбу человека, а также тот факт, что одна из них была портнихой, а другая — ее клиенткой. Но обнялись они с взаимным чувством симпатии, поскольку вскоре обеим предстояло переносить тяготы изгнания. Лула, за чью руку держался Жан-Мартен, всхлипывала. Мальчику она надела католические образки и талисманы вуду под рубашку, чтобы Реле, убежденный атеист, их не заметил. Рабыня никогда до тех пор не ступала даже в лодку, не то что на корабль, и перспектива отправиться в кишащее акулами море на этом пучке плохо связанных бревен с парусами, похожими на нижние юбки, приводила ее в ужас. Пока доктор Пармантье стыдливо издалека в знак прощания махал своей семье, Этьен Реле на глазах своих солдат простился с Виолеттой — единственной женщиной, которую он любил в своей жизни, — отчаянным поцелуем и клятвенным обещанием очень скорой встречи. Больше он ее никогда не увидит.