Иван Кудрявцев - На арене с Гошей

В Токио нам предстояла довольно трудная, сложная и весьма напряженная работа без выходных дней - в будни по два раза, а в воскресенье три раза - в 10, 14 и 18 часов. И это в несусветную жару. Впрочем, двумя годами раньше мне довелось быть в Японии в эту же самую знойную пору - июнь - сентябрь. Мы и тогда трудились очень напряженно по точно такому же уплотненному графику.

Тогда наше пребывание совпало по времени с Всемирной выставкой ЭКСГЮ-70, и мы, конечно, с огромным интересом осмотрели ее, специально отправившись для этого 3 сентября в г. Осаку, который не был в плане наших гастролей. И хотя прибыли мы туда во время невиданной силы ливня, помню, с каким величайшим интересом знакомились мы с экспозицией. Особенно яркое впечатление оставил у нас советский павильон. И своим внешним видом, и экспонатами он как-то очень точно, с огромной впечатляющей силой отражал изумительную красоту и могущество родной нашей страны, ее своеобразие, ее беспредельную ширь.

Когда мы, с трудом протиснувшись сквозь многотысячную толпу к своему павильону, стали его разглядывать, кто-то из нашей группы, помнится, негромко произнес:

- Даже не будь этих надписей, мы бы, конечно, сразу узнали: вот он, наш павильон! Верно я говорю?

Все мы согласились с товарищем. Советский павильон - необычайно привлекательный, красивых строгих форм, действительно трудно, невозможно было спутать с каким-либо другим.

Для нас на чужбине это была как долгожданная встреча после мучительной разлуки с самым близким, самым родным человеком.

...На сей раз наше пребывание в стране длилось более трех месяцев. И где бы мы ни выступали,- будь то Муроран или Кусиро, Ямагата или Аса-хигава, Саппоро или Осака - публика повсеместно проявляла самый живой интерес к гастролям нашего коллектива, который всюду именовали не иначе как Большой московский цирк. Так его называли репортеры и критики - авторы бессчетных заметок, статей, корреспонденции репортажей, а с их легкой руки все наши многочисленные и, должен сказать, весьма доброжелательные зрители. Наши гастроли совпали с Олимпийскими играми, которые проводились в городе Саппоро - одном из пунктов нашего гастрольного маршрута. Нам с Гошей выпала высокая честь принять участие в фестивале искусств, который проходил на стадионе, где состоялась церемония открытия Олимпийских игр. Гоша работал тогда так увлеченно, так старательно, что со стороны, наверное, можно было подумать, будто он отчетливо сознает всю меру ответственности своего олимпийского выступления.

Я невольно любовался его безупречно красивым, без единой накладочки исполнением всей серии гимнастических трюков, трюков балансирования и других упражнений. А как изящно демонстрировал он мастерство велофигуриста, как лихо кружил на мотоцикле! И как азартно салютовал лапой, отвечая на горячие рукоплескания публики. Право же, казалось, что мой милый партнер бросает вызов участникам спортивных игр, мол, а теперь покажите, на что вы-то способны, попробуйте, если это вам удастся, превзойти меня...

Таков был один из самых радостных и ярких моментов этой поездки. Но был в ней и другой, отяжеляющий душу и терзающий сердце. Речь идет о Хиросиме- городе, одно название которого вызывает у меня и у моих товарищей по гастролям в Японии нестерпимую душевную боль.

У памятника жертвам атомной бомбардировки в г. Хиросиме. Я даю интервью журналистам телекомпании. Япония, 1978 год

Я трижды бывал в Хиросиме, и трижды не оставляло меня бесконечно тягостное, давящее ощущение от этого города, который я для себя называю городом на кладбище. Да, только так, по-моему, надо именовать Хиросиму - город, что первым испытал на себе атомную бомбардировку. Возникший как бы из атомного пепла, он со своими широкими прямыми улицами, огромными административными и торговыми зданиями не похож на другие японские города.

Жил я там в гостинице "Большая Хиросима". Из окна моего номера открывался вид на парк Мира, на панораму памятников жертвам атомной бомбардировки. В этом парке размещен специальный музей, в семи павильонах которого выставлены фотографии и многие вещественные экспонаты, дающие посетителям представление о роковом дне 6 августа 1945 года, когда Хиросима подверглась испепеляющему воздействию американской атомной бомбы. Кстати, фотография той бомбы, которую в США этак цинично-ласково назвали "малышкой", тоже экспонируется в музее. Я был в этом музее в 1970 году, и до сей поры перед моими глазами неотступно стоят запечатленные на фотоснимках жуткие сцены ужасающих разрушений, сожженных, изувеченных людей...

Довелось мне еще в 1970 году видеть людей, выживших после атомной бомбардировки, но оставшихся навсегда калеками. Дважды я и мои товарищи выступали в госпитале, где содержатся эти несчастные. Мы были потрясены, глядя на забинтованных, исстрадавшихся людей, которых уже четверть века постоянно укутывают в марлю и вату, кормят с ложечки...

Это было невыносимое зрелище. Вместе с тем оно с поразительной силой утверждало в каждом из нас понятную гордость за очень мудрую, принципиальную политику мира, которую так настойчиво и целеустремленно, так неуклонно и твердо проводят наша великая, могучая страна, наша славная ленинская партия. Они проводят эту политику не только для блага нашего народа, но и во имя благополучия и покоя народов всей земли.

И подумалось: какая же высокая честь, какое великое счастье быть гражданином Советской страны, своим трудом помогать претворению в жизнь ее светлых, благородных идеалов!

И вот, наконец, сбылось: отдел формирования и эксплуатации программ уступил моим настоятельным просьбам предоставить возможность поработать некоторое время в Удмуртии. Право же, для любого творческого работника, как мне представляется, существенно важно время от времени встречаться с родными, близкими, с детства знакомыми людьми, побродить по местам, которые всегда в твоем сердце, как говорится, подышать воздухом родной земли...

Итак, 21 сентября 1973 года в Ижевском цирке состоялось открытие очередного сезона. В большой программе нашлось место и для нас с Гошей. Земляки встретили меня с той искренней теплотой, которая надолго согревает сердце, вызывая ответное желание трудиться как можно лучше.

Через несколько дней я как-то после репетиции заглянул в кабинет директора С. А. Дородова.

- Заходи, заходи,- у Семена Александровича было явно хорошее настроение.- Понимаешь, Иван Федорович,- сказал он, весело потирая руки,- что же нам теперь делать?

- А что случилось?