Roger Peyrefitte - Особенная дружба

Оставалось ещё древо познания добра и зла. Лениво, в своей черновой тетради, Жорж написал: «Musa paradisiaca» [банан райский]; сделал под этим сложный росчерк; а ниже выписал более или менее своеобразные названия всех деревьев, известные ему — такие, как хлебное дерево, масляное дерево, восковое дерево, кружевное дерево, пальмовидный сабаль, сассафрас [род листопадных деревьев, кустарников из семейства Лавровые] и, под конец, кокосовую пальму, которая ведь тоже была крупноплодным деревом, хотя кожура её плодов могла оказаться не по зубам Адаму. Жорж пририсовал кокосовое дерево со змеей, обвившейся вокруг ствола. Ему захотелось сделать именно эту пальму древом обольщения, но он решил, что шутка получится слишком дерзкой. В конце концов, он решил совсем не упоминать о дереве; так будет даже лучше.

Теперь он был уверен, что получит нулевую отметку; он заранее пребывал в восторге от результата, радуясь почти так же, как если бы обладал уверенностью в получении максимально возможной оценки. Ему было жаль, что отметки за это сочинение не объявят. Он бы насладился, выслушивая, как его отмечают самым низким местом в классе — захватывающий провал в конце года. Ему захотелось, чтобы это эссе прочитали вслух в классе — оно, должно быть, повеселило бы галерку.

Его, однако, немало волновало, прочтёт ли сочинение отец Лозон — тот мог бы счесть, что там чрезвычайно мало естественности при такой коллекции грубых ошибок. Что ж, подумал он, будь что будет. В любом случае, маловероятно, что Отец попросит просмотреть его листок — он будет доволен, услышав о провале; так же маловероятно, что он станет читать, и обнаружит сильно непристойный привкус. Он не знает всей истории Жоржа и Александра. Упоминания Александра Македонского не скажут ему ничего насчёт другого Александра. Он бы пересек Граник, не замочив ног.

Во время перемены Жорж рассказал своим близким друзьям, что намеренно написал нелепое сочинение, потому что идея получить приз за религиозное обучение ему противна. Такого рода вещи хороши только для будущих семинаристов; его бывшие друзья по лицею, конечно, посмеются над ним, если он вернётся домой, увенчанный такими абсурдными лаврами — скорее не короной, а тонзурой [У католического духовенства: выбритое место на макушке]. Кроме того, у него достаточно призов и без этого. Он тотчас стал объектом преклонения. Даже Люсьен был полон восхищения.

— Это добавит значимости в глазах других, — сказал он. — Как и запрет покидать студию без призора воспитателя. Это выглядит, словно ты и Отец Лозон имеете одинаковые знаки гороскопа в Доме Друзей [один из 12 домов гороскопа]. Но, к несчастью, в хижине Друзей! Однако, с тех пор, как я больше не предан анафеме и не отрицаю причастие, то начинаю думать, что и ты, возможно, не так далёк от этого! Я не пойму, почему Александр не последует моему примеру. Он до сих пор не принимал причастие, что может означать только одно — он отказывается ходить на исповедь. Он, вероятно, как никогда, не желает виниться в грехах, которых не совершал. Если бы он не был столь щепетилен, то все эти неприятности к этому времени могли бы уже закончиться. Хотя, кто знает? Его сопротивление делает наш случай ещё более интересным. В нашей притче есть два блудных сына, и до сих пор вернулся только один.

Тем же вечером в Академии прошла последняя сессия года, потому что на следующее воскресенье, на последний день перед каникулами, было намечено провести краткое Уединение, проповедуемое настоятелем. Мальчики из классов Философии и Риторики, при содействии молитв всего сообщества, принимали бакалавриат. Благодаря их отсутствию Жорж сумел отстоять честь, захватив мягкое кресло.

Настоятель объявил, что у него в запасе имеется сюрприз для них: а именно, некоторые стихи Боссюэ на тему святого причастия; ввиду того, что Боссюэ, как и он сам, благодарение Богу, был поэтом. Он задумал процитировать некоторые выдержки из стихотворения в докладе, написанном для Международного Евхаристического Конгресса, который должен был состояться во время каникул. Он воспользовался возможностью, чтобы убедить академиков быть еще более скрупулезными в своих евхаристических обрядах в новом школьном году.

Единственно, что произвело впечатление на Жоржа — слова «каникулы» и «новый учебный год». Он еще не знал, что они будут значить для него. Ему хотелось верить, что у Отца Лозона, тронутого его покаянием, также может оказаться для него сюрприз в запасе. Было бы жаль распрощаться с Сен—Клодом сейчас, когда он, наконец–таки, комфортно устроился в нём. Он припомнил, по крайней мере, одну из строф Боссюэ, потому что ему было интересно — войдёт ли она в доклад настоятеля:

De son chaste baiser, mes levres enfiammees,

D'un beau feu consumees,

Portent rapidement dans mon creur entame

Le trait du Bien—Aime…

Под его целомудренным поцелуем мои воспаленные губы,

Приятным огнём горят,

Быстрым, вонзаясь в моё сердце пролётом

Стрелы Возлюбленного…

Было, мягко говоря, сюрпризом опять найти «Возлюбленного» посреди подобного пафоса.

Когда отец Лозон пришёл созывать свою Конгрегацию, то сделал знак Жоржу, чтобы тот сопровождал их. Жорж решительно двинулся следом. Он совсем позабыл о своих страхах. Но когда они достигли церкви, быстрый взгляд вокруг показал ему, что Александра там нет.

Отец Лозон изложил обязанности конгрегационалистов на каникулах. Обязанности, ничего, кроме обязанностей, для конгрегационалистов, так же как и для членов академии. Жорж пристально смотрел на священника, который, казалось, избегал его взглядов. Несмотря на прощение, которое он de facto получил, он ненавидел этого человека.

Даже если двум друзьям все же случиться вернуться в Сен—Клод в новом семестре, с какими же трудностями, с точки зрения недавней строгости Отца Лозона, они вынуждено столкнутся! Священник был единственным препятствием между ними и жизнью в бесконечных наслаждениях. Жорж возжелал, чтобы земля разверзлась и проглотила этого человека: несомненно, подобное чудо служило бы более полезной цели, чем то, которое он представлял себе, когда прислуживал Отцу де Треннесу на мессе. Александр и он оказались бы свободными. Священник унёс бы свою тайну с собой. Все обернулось бы к лучшему; Отец отправится к своему небесному раю, оставив им земной. Но нет; он находится тут, весьма живой, твёрдо стоящий на ногах — ангел, насильно задрапированный в стихарь, и с платком в руке вместо пылающего меча.

Жорж посмотрел на священника и счёл, что лицо у него вульгарное, голос — противный, а скромность жестов — наигранная. Красноречием он блистал только в частном разговоре; на публике это было красноречие Каллина [др. — греч. Καλλῖνος, из Ефеса — древнейший из элегических поэтов. Представитель военной и патриотической элегии. Тут имеется ввиду, что речь Отца Лозона на публике была монотонна и скучна], только из Палинода. Отец де Треннес был более убедителен, с устоявшимися манерами; и обладал более благородным обликом.