Roger Peyrefitte - Особенная дружба

Все было одновременно истинным и ложным; одновременно и да, и нет, как Панургово Каримари—Каримара [Панург (фр. Panurge) — один из героев сатирического романа Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Слово сочетание означает «одновременно и то, и это»]. Каждый имел двойные личины, не похожие друг на друга, у всех имелись скрываемые противоречия или умалчиваемые тайны. По словам проповедника, существовали мальчики Света и мальчики Тени, и их было очень трудно различить. Статуя Тарцизия, мученика о Евхаристии, была презентована колледжу родителями Люсьена в то время, когда он с большим мастерством умудрился совмещать ежедневные причастия и флирт с Андре. Под основанием этой статуи лежала записка, адресованная настоятелю и разорванная на куски, записка, содержавшая в себе имя Отца де Треннеса, написанное почерком Жоржа. Жорж помнил одну из эклог Вергилия, посвящённую Алексису, Отец Лозон — другую, посвящённую Пресвятой Богородице. Отец де Треннес в частной беседе никоим образом не походил на Отца де Треннеса — духовного оратора. А в его чемодане хранились не только запасные чётки, но и пижамы Жоржа и Люсьена.

Но кроме этого, там были и причастия без двусмысленностей и пылкие молитвы, и поступки неоспоримой чистоты.

Жорж не принимал причастие в течение нескольких дней после скандала, потому что не ходил на исповедь. В течение долгого времени Люсьен и Александр по–настоящему участвовали в службах и ежедневно причащались. Марк де Блажан компенсировал собой Андре Феррона. Монологи Отца де Треннеса сменились монологами Отца Лозона; и тайный триумф последнего превзошел триумф предшественника.

Тот же самый баланс действовал и в отношении их школьных работ: ритор, только что получивший свой бакалавриат с особой отметкой «Очень хорошо» оказался тем, кто сказал, что живёт только ради танцев. Несомненно, он должен был тратить на учёбу больше времени, чем на танцы. Да и сам Жорж, думавший поначалу только о Люсьене, а впоследствии — только об Александре, тем не менее, старался по возможности быть первым в классе.

Таким образом, зло, в конечном счете, компенсировалось добром. Евхаристический Конгресс вполне мог оказаться впечатлённым. Мальчики Сен—Клода обманывали своего настоятеля; он не обманывал делегатов конгресса. И каждый получил бы свою награду.

После полуденного перерыва, последовавшего за обедом, мальчики группами поднимались на чердак за своими чемоданами. На некоторых было столько пыли, что она повисла в воздухе, и им приходилось пробираться сквозь её завесу. Жоржу вспомнились те долго тянущиеся минуты его первого дня в колледже, в течение которых сестра из Лазарета занималась распаковкой его багажа, который никогда снова не отправится по дороге в Сен—Клод. Слова, сказанные Отцом Лозоном об Александре, были применимы и к Жоржу — он ныне весьма отличается от того, каким прибыл в колледж. Изменения, обнаруженные им в себе во время пасхальных каникул, завели его гораздо дальше, чем он мог бы подумать. Чемодан и саквояж, ныне им возвращённые, показалось ему не останками его дружбы — по словам Отца Лозона — а мощами его прежнего бытия.

Багаж полагалось оставлять у изножья кровати каждого мальчика. На следующий день служители должны были доставить его на тележке на железнодорожную станцию. Мальчики, отправляющиеся домой на машине, заготовили ярлыки, которые они гордо клеили к крышкам, приговаривая: «Не забирать».

Жорж убедил своих родителей приехать и забрать его поездом, надеясь на возможность путешествия вместе с Александром. Его идея была в том, что отец Лозон не станет утруждать себя присмотром, если увидит его под опёкой отца и матери.

Жорж задумался: что ему следует упаковать? Должен ли он взять все, в том числе и новую пижаму, данную ему Отцом де Треннесом; и отбеливатель для волос, который позволит ему обесцветить ещё один локон его волос? Чтобы избежать замечаний Люсьена, он решил поступить так, словно собирался вернуться на новый учебный год. И тут ему в голову пришло, что в этот самый момент, в юниорском общежитии рядом с кроватью, которую Жорж уже видел, Александр, укладывая ту или иную вещь в свой чемодан, приговаривает: «Вот это я захвачу с собой, когда Жорж и я сбежим. А вот это — нет».

Последние занятия года в студии начались с перечисления молитв по чёткам. Воспитатель разъяснил тайну каждого десятка бусин, а затем, ряд за рядом, один из мальчиков начинал каждую молитву, а все остальные подхватывали. Жоржу также была доверена одна из прекраснейших тайн. Честь, естественно, была оказана ему, как отличившемуся на пути к смирению.

После этого Жорж осмотрел свои книги: их, естественно, он оставит. В письме, которое он решил написать Люсьену после своего бегства из дома, он подарит их ему. И из собственных работ он сохранит только одно эссе, написанное им ради собственного удовольствия — второй «Портрет друга».

Глядя на своего Вергилия , он вспоминал отрывки, которые использовал в том своём сочинении, несмотря на появившееся у него под конец отвращение к Алексису. Прикрывшись именно этой книгой, он прочитал первую записку от Александра. Он подумал о гадании по Вергилию, толкованием которого в последнее время увлекался le Tatou , задавая им отрывок из Энеиды . Он решил прибегнуть к этому методу, чтобы узнать, что уготовано ему Судьбой. Он открыл книгу наугад: заголовок подсказал ему, что он оказался среди Эклог — Эклоги V. Ему показалось, что его жребий находится сверху страницы слева. Он прочитал:

Extinctum Nymphae crudeli funere Daphnim / ftebant…

Плакали нимфы лесов над погибшим жестокою смертью Дафнисом

Он остановился и переместил внимание на первые две строки справа, которые перевёл следующим образом:

И в бороздах, которым ячмень доверяли мы крупный,

Дикий овес лишь один да куколь родится злосчастный.

Правда, в конечном счете, Дафнис, умирал, становясь богом, и даже появились празднества в память о нём. История закончилась хуже, чем у Алексиса, но более почетно.

Гадание по Вергилию оказалось не намного лучше гадания панзуйской сивиллы [прорицательница, жившая в деревне Панзу — эпизодический персонаж сатерического романа «Гаргантюа́ и Пантагрюэ́ль».]. Пусть нимфы и сеятели ячменя плачут столько им угодно. Для Жоржа и Александра не может быть и речи о смерти или неурожаях. Однако, возвращаясь к фигуре речи настоятеля, их благо обреталось в «посевах» духовных.

Именно они, скорее всего, вдохновили Александра на его лучшее еженедельное эссе по французскому, и «Смерть Гектора» — это сочинение принесло ему его самое высокое место в классе — была совсем не такой, как смерть Дафниса. Александр и Жорж покидают Сен—Клод, чтобы жить, а не умирать.