Roger Peyrefitte - Особенная дружба

Он с торжествующим видом поднял голову. Стало ясно: он чувствовал, что большая часть славы принадлежит ему, славы, подразумеваемой этими статистическими данными, а также тем фактом, что он сам проводил большинство причастий, о которых велась речь.

— Я не знаю, — продолжил он, — многие ли учебные учреждения могут гордиться — я осмелюсь использовать это слово! — таким результатом. Это значит, что в этом доме царила интенсивная духовная жизнь. Конгрегация и Община прибавили в численности, обретя новых членов. Вклад в добрые дела увеличился. Поведение, в общем, было превосходным, за исключением одного или двух отступничеств, которые были быстро пресечены; и один и вас, под покровом анонимности, отличился добродетелью, деянием похвального рвения.

Жорж пожалел, что не может признаться в этом публично, как это было в случае его избрания в Академию.

— Тонкий намек на Отца де Треннеса, — пробормотал Люсьен. — А я вот почему–то думаю, что он был раскрыт в результате ангельской деятельности! Все почести фискалам!

— Ты прекрасно знаешь, — ответил Жорж, — что ангелы и бесы совершенно одинаковы.

Настоятель по–прежнему говорил:

— Ну а теперь посмотрим как образ действий тех, о чьём благочестии я только что говорил, отразился на их экзаменах — сегодня я получил результаты. Из пятнадцати наших кандидатов в двух ступенях бакалавриата, прошли двенадцать, и среди них ваш однокашник X, особо отмеченный. Без сомнения — своим успехом они в значительной степени обязаны моральной атмосфере, порожденной постоянным состоянием благодати в результате ежедневного причастия.

— Я ожидаю превосходнейшего урожая из этих божественных порций — радостно видеть, как среди вас вызревают многочисленные признания. Но я затрагиваю слишком деликатную тему, и не могу позволить себе больше, чем наполовину приоткрыть вашу совесть в таких позывах свыше.

И, скучным голосом, оратор продолжил довольно долгим комментарием относительно своего умолчания.

Жорж, безразличный к этому настойчивому бормотанию, остановился на статистике, которую Люсьен встретил топотом ноги. От года, начавшегося Андре Ферроном, и закончившегося Морисом и Отцом де Треннесом, года Жоржа и Александра — все, что осталось — только официальная статистика ежедневных причастий. Однако настоятель не стал полностью упускать из виду кое–каких персонажей, поскольку мельком упомянул про некие «отступничества». Без сомнения, он счёл их незначительными, принимая во внимание количество людей в рассматриваемом вопросе. Так как были пойманы только двое, он пришел к выводу, что оставшиеся невиновны, а невинность сохранилась благодаря религиозному рвению, на которое он опирался в восхвалении. Или, возможно, он верил во всеобщую добродетель, потому что ему хотелось, чтобы его статистические данные по причастиям были по достоинству оценены. Или же, возможно, он был убежден, что пользование таинствами само по себе добродетель, достаточно большая, чтобы компенсировать всё остальное. Он восхищался этим с таким абсолютным доверием, с каким произносил апокрифические речи и подлинные стихи Орла из Мо. В конце концов, может быть, он уверил себя мыслью, что ни одна из бед, описываемых октябрьским проповедником, не случилась: не было ни одного случая воспламенения Гостии [евхаристический хлеб в католицизме латинского обряда] и ни одного случая внезапной смерти среди в общей сложности двух сотен мальчиков и 44000 святых причастий.

В году Жоржа была другая статистика: с начала Люсьен, подсчитывающий свои медали, картинки и индульгенции: казначей, рассказывающий в день Великого Похода о расходах кухни: Отец де Треннес, произведший подсчёт определённых отлучек из студии, с целью обнаружения секрета Жоржа, и не вызывая при этом скандала. И даже сам Жорж впоследствии представил кое–какие статистические данные, относящиеся к этому священнику. Ему оставалось только предъявить некоторую статистику о себе, озабоченном не своими причастиями и членстве в братстве, не своим первым и особым упоминанием, а своими записками и свиданиями. И он был менее требователен в вопросе о поцелуях, чем Катулл [Гай Вале́рий Кату́лл (лат. Gaius Valerius Catullus), 87 до н. э. — ок. 54 до н. э., один из наиболее известных поэтов древнего Рима и главный представитель римской поэзии в эпоху Цицерона и Цезаря. В коротком стихотворении #48 к Ювенцию «Очи сладостные твои, Ювенций…» поэт просит дать ему триста тысяч поцелуев.].

Отец Лозон слушал настоятеля без своего обычного внимания. Без сомнения, он думал, что по его вине воздержание Александра от причастия более чем на десять дней ныне заметно уменьшило общее количество причастий. С другой стороны, он, несомненно, помнил разговор, состоявшийся между Жоржем и Александром в его присутствии в марте, в ходе которого они высказались о своих собственных ежедневных причастиях, которые некоторым образом касались его.

По сути, настоятель был не так уж далек от истины. Он провозглашал неоспоримые факты, и предоставлял возможность остальным интерпретировать их как вздумается. Его метод был, скорее всего, схож с методом некого составителя альманаха из восемнадцатого века, который, создавая собственный подробный статистический отчёт, касающийся количества домов в Париж, писал, что их там множество тысяч, не считая тех, что находятся позади. Настоятель не был заинтересован в том, что происходило «позади». Не удивительно, но разве беглый взгляд, брошенный им, мог принести ему знание? Каждый мальчик на его попечении играл несколько ролей: какая из них была настоящей? Те, кто куражился своим распутством, возможно, не обладали таковым. Другие, как говорил Марк, искупали свои пороки в безжалостном раскаянии и страхе от внезапного коллапса, угрожавшего одновременно как их здоровью, так и их занятиям. Не удовлетворившись молитвами, произносимыми в их поддержку в колледже, философы и риторы, бичевавшие официозное мракобесие, перед лицом своих экзаменаторов, несомненно, молились про себя. Разве не говорилось на уроках религиозного обучения о великих лидерах масонства, незаметно ускользающих, чтобы тайно выполнить свою пасхальную обязанность?

Да, действительно, довольно трудно оценить значение поступка, также трудно, как оценивать значение намерения. Вот с индульгенциями Люсьена было легко: намерение обладало указателем извне, и требовалось только следовать и соответствовать ему, и тут уж ничего больше не скажешь. Но как сориентироваться в Сен—Клоде среди такого множества конфликтующих интересов? Воспитатели со своей казуистикой сами себе усложнили задачу. А если бы настоятель не играл в руководство намерениями, Отец Лозон — в морализаторство, а Отец де Треннес — в уклончивость? Ведь результат их действий оказался прямо противоположным их намерениям. Жорж, пытаясь соблазнить Люсьена, привёл его к обращению. Соблазнённый Александр сохранил чистоту Жоржа, а Морис, благодаря своей порочности, помог ему.