Альберт Егазаров - Чайка

«Подумаешь, увлек эту саму Лизу, а что, хорошенькая была, и какая в том вина?» — все чаще и чаще задавал себе Чубак этот вопрос. — «Сама же, по доброй воле… еще и хлопца ее спас, болтлив был не в меру. А за всяких германских асов ответа он не держит. Это пусть разведка асами занимается, он — контр…»

«Ну и хватит, решили и баста», — убеждал себя Степан, уже на слове «баста» зная, что так на самом деле не будет.

«Помещенный со своей виной один на один в замкнутом помещении, виновник проигрывает схватку».

«Сестра! — дико заорал Степан Демьянович. — Сестра!»

«Что случилось, Степан Демьянович?»

«Посиди немного».

«У меня, Степан Демьянович, еще двадцать больных».

«А я тебе кто?» — рявкнул Чубак.

Глаза у сестры покрылись инеем.

«Имеются жалобы?» — процедила она.

«Жалобы?.. — задумался Степан Демьянович. — Зовут-то тебя как?»

«Лиза», — ответила медсестра и, поправив подушку, вышла.

Вечером он звонил по телефону и умолял приехать сноху.

Сноха, подумав, что он просит передачи или свежих газет, согласилась, но когда узнала о его маразматической просьбе остаться с ним на ночь из-за того, что сестрички черствые, мигом вспомнила, что у нее много дел, а ему посоветовала либо возвращаться домой, либо, по меньшей мере, успокоиться — ничего у него не нашли, зря он всех изводит. «Извожу!» — взвился оскорбленный свекор и бросил трубку. Больничные телефоны были крепче гражданских и трещинами после всяких истерик не шли.

Сестричек сноха все же предупредила, и сестрички, достав конспекты, еще раз перечитали «правила по теплому обращению с пациентами».

После нескольких сеансов «теплого обращения» Степан уже представлял, как будет выглядеть Холодная Лиза.

Всю ночь он прислушивался к малейшему шороху в себе и снаружи, всматривался в темноту, гадал, откуда покажется Холодная Лиза. И вдруг услышал тихий скрипучий зов: «Лиза, Лиза…» — и смолкло все, потом снова: — «Лиза, Лиза», — только тише; Степан привстал на локте, намерился было посмотреть, кто там Лизы захотел, но тут сама собой приоткрылась дверь его одиночки, Степан Демьянович замер… и полез с головой под одеяло. Высунув затвердевшее от напряжения ухо, услышал в коридоре быстрые приглушенные шаги, шепот, тихое постанывание каталки… Хлопнула в конце коридора дверь, забулькал чайник, ординаторская…

«Лиза, а кто… один жит», — донесся до Степан Демьянычева уха разговор, он выпростал из-под одеяла второе, звуки стали отчетливей.

«Да пень один старый, удушила бы его, сам здоровый, как черт, а ты, то утку ему подай, то посиди, то унеси… Неженка, ну неженка, прям аскарида из Афедрона, глист с…сосучий!»

В темной, распиленной лучом света палате, появились серые контуры, светлый прямоугольник окна оторвался от стены и завис прямо над его кроватью. Степан пятками подобрал одеяло, так он чувствовал себя в большей безопасности… снова послышались шаги… Лиза?.. Дверь приоткрылась шире, он увидел в проеме санитара, идущего по коридору в позе бурлака, за ним — каталка; до самых ручек торосящийся лед простыни, и нигде — привычного утеса лица.

Утром он почему-то с койки не поднялся, потребовал утку и градусник.

Долго выбирал блюда на завтрак, ел с аппетитом, просил добавки.

До обеда не вставал, опять потребовал утку, все время смотрел в потолок.

Обедал тоже плотно, добавки не просил.

После обеда позвонил сестре.

«А библиотека у вас есть?» — спросил.

«Разумеется», — ответила сестра.

«А эта, как ее, Библия, есть?»

«Не знаю, — честно призналась сестричка, — может и есть, только никто не спрашивал еще».

«Ну а я вот спрашиваю, — воодушевился Степан Демьянович, — принесите».

Библия оказалась толстой, непонятной, написанной на каком-то тарабарском наречии книгой.

Степан Демьянович позвонил сестре еще раз.

«А чего в ней читают-то?» — почему-то смущаясь, спросил он.

«Да что хотите, то и читайте», — вежливо ответила сестра и улыбнулась.

Степан Демьянович привстал на локте, покряхтел, прочищая горло, и как о чем-то привычном спросил:

«А перед смертью чего обычно читают, чтоб душе, значит, того… легче… на том свете?..»

Сестричка, против ожидания, так же привычно обронила:

«Я сейчас», — и выбежала в сестринскую за конспектом. Конспект ссылался на инструкцию, инструкция хранилась в шкафу, ключ — в столе… Выписав из рекомендуемого Минздравом списка закорючки книг, глав и стихов, прибавив от себя Песнь Песней и Притчи Соломона, сестра вручила персональному пациенту листочек, и, выстояв несколько утвержденных секунд, ушла, на прощание подбодрив больного улыбкой.

С половины четвертого он стал трезвонить каждые пять минут, и все спрашивал, не стоит ли кто в углу. Сестра взбивала подушку, давала таблетку, подносила стакан, старик покорно глотал лекарство… через пять минут все повторялось…

В один из вызовов старик спросил о Лизе, знает ли сестра Лизу? «Конечно, как не знать, — бойко отвечала сестра, — вот моя смена закончится, Лиза и заступит. Да скоро уже, в четыре… У нее сегодня вне очереди дежурство, завотделением лично просил, сложные больные поступили».

«А я, я сложный больной?», — медленно спросил старик.

«Да какой же вы больной, вы у нас курортник», — безмятежно тараторила сестра.

«А вы можете не уходить, пока?» — робко спросил Степан Демьянович.

Ответ у сестрички обычно следовал за вопросом без паузы, но на сей раз она открыла рот, лишь сделав несколько дежурных движений: смела мусор с тумбочки, поправила салфетку, сунула в кассету градусник.

«А чего это вы удумали, Степан Демьянович? Лиза — сестра опытная, — ее тут больше всех любят, а у меня — коллоквиум завтра».

Степану Демьяновичу хотелось заплакать, но вместо слез из глаз его выкатилось злое выражение и уставилось на сестру.

«Я умру… Я, быть может, уже умираю…»

Сестра не дала ему закончить.

«Ну, эти песни мы знаем! Учтите, Степан Демьянович, капризы мы даже от больных номер один не терпим… Все, отдыхайте, лечитесь, мне пора», — и ушла, а он — один, и сейчас придет Лиза и…

Тихо-тихо было в Степане, ни ветерка, ни какого другого шума не было в его большом теле.

И смех в коридоре. Слова.

«Ух, Лизка, ты чего бледная такая и холодная, как смерть прямо?»; «Да в холодильник на четвертой паре водили, хоть бы предупредили, что мороз, я в кофточке одной, холодрыга, а на мертвяков поглядишь — прямо пляж, лежат себе мирненько, греются. Им-то оно, может, и тепло, а меня ж их солнце не греет».

«Не страшно было?»

«Не, говорю же тебе, как на пляже… Голые они все. Да ладно, бог с ними, с мертвецами, как солитер-то наш, все сосет?»

«Остаться просил, представляешь?.. Ты с лаской к нему, он — за уши тянет».