Франсуаза Саган - Шелковые глаза (сборник)

Она чуть зевнула, повернулась к нему и спросила своим спокойным голосом с этим легким акцентом, который, в сущности, раздражал его вот уже два дня, «кто» у него «будет» сегодня вечером. И когда он ответил с улыбкой «все те же», она вдруг показалась ему немного разочарованной. Быть может, осознала, что их история закончена, быть может, уже сама начала отдаляться, убегать, убегать от него? И при этой мысли в нем проснулся древний инстинкт самца. Он подумал, что если бы захотел, то смог бы с ней все, что угодно: оставить ее при себе, успокоить, сделать ей десять детей, запереть, а также, почему бы и нет, любить ее. При этой мысли его разобрал смех, и она повернулась к нему и сказала: «Тебе весело?» – тоном скорее вопросительным, нежели веселым, тоном, который его удивил. «В любом случае, – говорил он себе, проезжая по пьяцца Навона, – в любом случае она должна о чем-то догадываться. Карла мне позвонила полчаса назад, и Джана, и Умберто. И хотя она никогда не слушает телефонные разговоры – впрочем, она бы ничего и не поняла, бедняжка (хоть и говорит бегло по-итальянски), – она все-таки должна была заподозрить: что-то происходит. Хваленая женская интуиция». И внезапно, вновь присоединив ее к женскому клану, к массе этих навязчивых, сексуально озабоченных женщин 1975 года, он почувствовал себя спокойнее. Она была женщиной, которую он прилично содержал и с которой достаточно занимался любовью, таскал на пляжи, в загородные дома, на вечеринки, всегда готовый защищать ее физически, а также атаковать – тоже физически, но уже иначе. То, что она никогда не отвечала ему прямо, то, что они лишь очень редко говорили друг другу «люблю тебя» и это «люблю тебя» на их различных языках обнаруживало больше эротизма, нежели чувства, – все это было неважно. В любом случае, как говорили по телефону Гвидо и Карла, самое время с этим покончить: он закисает! Мужчина с его обаянием, с его размахом и оригинальностью не должен больше двух лет возиться с какой-то шведской манекенщицей. А уж им-то он может верить, они его хорошо знают. Даже лучше, чем он сам. Это подразумевалось с самого начала, ну, с его пятнадцати лет.

Вилла была вся в огнях. Луиджи с какой-то грустной насмешкой подумал, что последнее воспоминание, которое Инга сохранит о Риме, будет довольно пышным. Под дождем блестели красные и черные болиды, очаровательный и преданный дворецкий бежал к ним под разноцветным зонтиком, в дом вели стертые бежевые ступени исторического крыльца, а внутри были эти столь хорошо одетые женщины и столь явно готовые раздеть их мужчины. Тем не менее, когда он взял Ингу под руку, чтобы подняться по ступеням, у него возникло неприятное впечатление, будто он ведет кого-то на корриду, но только через выход для быков, или втягивает невинного в игру, в оргию, о чем тот и не подозревает.

Тут их заметила Карла и бросилась к ним (хотя, скорее, уж на них). Она смотрела на Ингу и смеялась, и он тоже смеялся, заранее.

– Милые вы мои, – сказала Карла, – милые мои малыши, я уж забеспокоилась.

Он поцеловал ее, конечно, и Инга тоже, и они прошли через зал. Он хорошо знал Рим и его салоны, так что появление в толпе перед ними некоей просеки лишь укрепило его в собственных догадках и предположениях: все эти люди уже в курсе, все эти люди ждали их прибытия, зная, что он, Луиджи, собирается сегодня вечером порвать – громко, весело – со своей любовницей, шведкой Ингой Инглеборг, очень красивой, конечно, но слишком уж долго несменяемой.

Она же, казалось, не видела ничего. Опиралась о его руку, приветствовала старых добрых друзей, направляясь к буфету, готовая, как и всякий раз, впрочем, надо это признать, пить, есть, танцевать, а по возвращении домой заниматься любовью. Ни больше ни меньше. Но ему вдруг показалось, что это «ни меньше» присутствовало всегда, а вот того, что «ни больше», у нее, быть может, следовало просить.

Она небрежно взяла водку с тоником, и Карла настойчиво посоветовала ей взять еще. Незаметно, словно в каком-то плохом, немного хищном балете, их полукругом обступили друзья. Ждали, но чего?.. Что он скажет им, как эта женщина его допекла, даст ей пощечину, займется с ней любовью? Чего? В сущности, он и сам не знал, почему этим осенним римским вечером, таким тяжелым и грозовым, должен объяснять всем этим маскам (таким знакомым и при этом таким анонимным), что ему надо, что ему просто необходимо расстаться с Ингой.

Он вспомнил, как однажды сказал: «Она не нашей породы», но, глядя сейчас на «породу», которая их окружала, на эту смесь шакалов, стервятников и домашней птицы, спросил себя, не превосходят ли на самом деле его слова его же мысль. Странно, и наверняка в первый раз с тех пор, как он узнал эту красивую молодую белокурую, приехавшую с Севера женщину, шведку, такую независимую и тем не менее ставшую его ночной подругой, странно, но он почувствовал себя солидарным с ней.

Явился Джузеппе, по-прежнему красивый, по-прежнему веселый. Поцеловал руку Инге почти драматическим жестом, и Луиджи поймал себя на мысли, что тот «сыграл» свой жест. Потом вернулась Карла. Спросила у Инги с преувеличенным вниманием, видела ли она последний фильм Висконти. Потом подоспел сбитый с толку Альдо и дал понять Инге, что ее присутствие неизменно будет лучшим украшением его загородного дома близ Аосты. (Альдо всегда немного торопил события.) Потом справа подошла Марина, подлинная богиня этих мест, положила одну руку на рукав Луиджи, а другую – на обнаженную руку Инги.

– Боже мой, – сказала она, – как вы оба красивы! Вы и в самом деле созданы, чтобы поладить…

Толпа, как говорят в Испании, затаила дыхание, и коррида началась. Но бык, занудная Инга, безмятежно улыбалась. Все явно ожидали какого-нибудь намека, чего-то забавного от Луиджи. Этого ждали его друзья, а он не находил ничего. Лишь сделал рукой один из этих столь итальянских жестов, который мог означать и «niente» [6], и «спасибо». Немного разочарованная Карла, которой он и впрямь обещал трагикомедию, обещал, что сегодняшний вечер будет вечером разрыва, хоть и не уточняя места, тотчас же ринулась в атаку.

– Ужасная жара, – сказала она. – Думаю, моя дорогая Инга, что у вас лето гораздо мягче. Ведь Швеция, если память мне не изменяет, это ведь на севере, верно?

Джузеппе, Марина, Гвидо и другие рассмеялись. Но Луиджи недоуменно подумал, а что, собственно, забавного в напоминании о том, что Швеция севернее Италии? И на миг у него мелькнула мысль, что Карла не так уж остроумна, как это утверждалось в «Воге». Он попытался избавиться от этой мысли, как от греховной, словно в детстве, в монастырской школе, когда их предостерегали от рукоблудия.

– Я и в самом деле полагаю, что Швеция севернее Италии, – ответила Инга с той спокойной интонацией, которая придавала нейтральность всему, что она говорила, а быть может, даже и всему, что делала, но которая наверняка показалась кому-то неотразимо забавной, потому что в толпе, собравшейся вокруг буфета, разразился хохот.