Валерий Хайрюзов - Точка возврата

С этого момента по вечерам у недостроенной бетонной стены стали собираться жильцы ближайших домов. На собрания приходил Гордеев, приносил схему двора, другие бумаги и сообщал последние новости, показывал ответы на те заявления, которые он рассылал по разным инстанциям. Затем разворачивал снятую на ксероксе схему и показывал на ней коварные замыслы строителей. Женщины поглядывали на его орденские колодки, обсуждали, что предпринимать дальше. И решили: на возведенной стене от имени детей, живущих и играющих в футбол на дворе, написать обращение к городским властям. Напомнить, что не за горами и выборы. А уж они-то сделают все, чтобы испортить властям настроение. Утром все жильцы дома, окна которых выходили во двор, увидели, что вся стена стала напоминать плакат, с которым хоть сейчас можно было идти на демонстрацию. Но власть отреагировала на это спокойно. Она ее просто не заметила.

Но те, кто уже вложил деньги в строительство дома, не прекращали попыток добиться своей задачи. Только теперь они решили действовать похитрее: вскоре ночью кто-то сжег вагончик-бытовку, которую успели притащить строители во двор. Приехали из милиции и начали опрос жильцов. Порогову передали, что кое-кому очень хотелось связать поджог с возвращением Николая в Иркутск: мол, по его наущению сделал это кто-то из дворовых пацанов.

Порогов позвонил Романову, рассказал о поджоге и визите милиционеров. Тот уже знал о случившемся и просил не предпринимать никаких действий, которые могли бы обострить ситуацию.

— В прокуратуре готовится постановление о приостановке строительства дома, — сказал он. — Многие разделяют вашу позицию. Но не надо давать противной стороне козыри в руки.

О том, что Порогов, едва прилетев, уже пару раз побывал в милиции, в аэропорту узнали сразу же. Говорят, такие вести сорока на хвосте носит. Не знали только одного, что этого меньше всего хотел сам Порогов. Но что случилось, то случилось. Узнав, что Николай в Иркутске, ему начали звонить те, кто еще вчера готов был поставить его к стенке. По телефону они сливали ему свои обиды на начальство, кляли себя за доверчивость, припоминали какие-то незначительные, но приятные эпизоды из прежней летной жизни, при этом, словно снимая с себя грехи, материли Плучека, Полищука. Николай узнал, что в авиакомпании уже почти не осталось самолетов, все продали и проели, из семидесяти единиц техники остались считаные единицы, что многие пилоты отправлены на пенсию, что в службах началась грызня из-за того, чтобы усидеть, сохранить всеми правдами и неправдами свое место, что самолеты в последнее время падают чаще, чем взлетают, что Иркутск стал чуть ли не Бермудским треугольником.

«Где же вы, мои милые, раньше были? Чем думали, когда вам предложили разделиться? — думал Порогов. — Теперь каждый пытается спастись в одиночку. Интересно получается. Одни бьются, чтобы вновь построить АНТ-25 и как бы переписать историю отечественной авиации заново, поднять к ней общественный интерес, другие, сами себе отрезав голову, плачут по волосам. Вот уж, действительно, к плохому, как и к хорошему, привыкают быстро. Когда-то из обломков храма Христа Спасителя в Москве построили Дом на набережной. В Иркутске похожая история произошла с кафедральным собором. Но никого и ничему эти истории не научили. Может статься, что из обломков еще летающих самолетов и воссоздадут еще одного „Илью Муромца“, сделают из него балаган или пивнушку, и он так и не увидит неба. Тогда зачем ломать копья и говорить, что человек не свинья и не может смотреть только в подставленное ему корыто».

За последнее время у него была всего одна хорошая новость: из Боснии позвонил его черногорский друг поэт Зоран Костич и сказал, что у Николая в Баня-Луке выходит книга на сербском языке.

Неожиданно Николаю позвонил Полищук и, поговорив о том о сем, сказал, что ему как бывшему работнику авиакомпании он готов выписать до Москвы бесплатный льготный билет. Что ж, с его стороны это был хороший ход. Оставаться здесь и выслушивать стенания коллег Николаю надоело, подумав немного, он решил: пока не посадили в кутузку, надо брать билет и улетать отсюда.

Порогов шел по знакомому коридору, по которому ходил тысячу раз. Но вместо полетного задания в руках у него было требование на выдачу льготного билета. Уже не было прежней страны, поменялась вывеска на здании, теперь здесь размещался не авиаотряд, а компания «Байкал». Лишь линолеум в коридоре был прежним, каким его положили еще в последние годы советской власти. Он потрескался и задрался по краям. Его не меняли, скорее всего, из-за отсутствия средств на ремонт. Как и везде в брошенных на произвол судьбы организациях, на него глядело лицо перестройки и приватизации. Николаю было известно: дела компании шли плохо, но, только запнувшись о торчащий край линолеума, убедился, что дела шли хуже некуда. Подписывая требование на билет у внешнего управляющего, он встретил в приемной многих своих старых знакомых, тех, с кем летал прежде. Они жаловались, что когда их выталкивали на пенсию, то пообещали по пятнадцать тысяч рублей. Сейчас им приходилось днями обитать в приемной в надежде вызволить обещанное. Николаю затевать разговор на эту тему не хотелось, он пришел сюда, чтобы подписать требование у бухгалтера, сходить в кассу, получить билет. И разбирайтесь вы со своими проблемами сами! Каждого в семье с детства учили, что наказания без вины не бывает.

Его раздражало, что они по-прежнему готовы были винить всех, только не самих себя. И больше всех доставалось тем, кто сумел как-то и чем-то зацепиться в этой жизни. Поглощенный своими думами, он добрался до кабинета главного бухгалтера и, удивившись, что к такому важному и всегда нужному человеку нет очереди, толкнул дверь. Глаза ослепило солнце.

За столом сидела та, кого он меньше всего ожидал и больше всего не хотел бы сейчас видеть, — Шура Романова. Она разговаривала по телефону. Николай всегда поражался умению женщин делать вид, будто они тебя не видят, хотя знал: когда надо, они могут видеть затылком. Порогов смотрел на нее и старался определить, заметила она его или нет. Из обрывков разговора понял: кто-то на кого-то наезжает, и это каким-то образом касается Романовой.

Наконец-то она перестала говорить, положила трубку, но продолжала сидеть так, будто Николая вообще не было в комнате. Тогда он решил напомнить о себе и, сделав шаг, положил на стол требование. Она мельком глянула и раздраженно произнесла:

— Я же сказала, что никаких бумаг я подписывать не буду. Компания летит ко всем чертям, а тут лезут с этими требованиями. Неужели непонятно — всё, отлетались. Или вы считаете, что вы исключение из правил?