Жаринов Викторович - Библиотека Дон Кихота

Англичане оказались сумасшедшими, и Воронову от этого было с ними необычайно комфортно. Англичане принадлежали к какой-то странной секте, молившейся в основном на Помидор. Возраст сектантов колебался от 20 до 90, и в глазах каждого из них был заметен огонек неподдельного пионерского задора. Строго говоря, секта эта не ограничивалась только англичанами, в нее входили душевно надломленные и психически сорванные представители всех социальных слоев западного мира, включая и далекую Америку. Объединяло их одно: беззаветная любовь к Помидору, и это не было уж таким преувеличением. Секта называлась «Findhorn» по месту своей дислокации в Шотландии. Туда-то и отправился во время своего первого заграничного турне в 1989 году Воронов с женой и старшим сыном Станиславом.

Создала «Findhorn» еще в шестидесятые одна немолодая богатая супружеская пара. Создала ради шутки, наверное. Но дело прижилось. Нашлись адепты и потянулись в Шотландию со всех концов Запада сорванные и потерявшиеся люди, пытающиеся нащупать, поймать, уловить хоть какой-то смысл в этой жизни, в этом мире, давным-давно, согласно Ницше, отказавшемся от Бога. Наверное, ими руководила скрытая жажда бессмертия, которую они пытались утолить в своей вере в Помидор: здоровая пища, свежий морской воздух и труд по выращиванию овощей гарантировали, вроде бы, долгие и безболезненные годы жизни. В момент визита Воронова основательнице шотландской колонии уже исполнилось лет 90, и она еще была полна сил и не собиралась отправляться на тот свет. Финдхорновцы поговаривали даже о неком молодом любовнике, которого совсем недавно завела себе старуха.

Со временем секта разрослась, разбогатела и в конце концов смогла прикупить богатый старинный замок близ городка Форрес. Специализировалась колония в основном на выращивании сельхозпродуктов и, в частности, тех же помидоров. Предмет религиозного обожания шел на рынок и приносил доход. Это было очень по-западному. Потом Воронов выяснил, что курс томатотерапии стоил без малого 400 фунтов стерлингов с носа за полных две недели. Заметим, что некоторые особо сорванные предпочитали жить в колонии годами. Причем за эти 400 фунтов адепт две недели не покладая рук трудился на полях как обычный батрак и ел грубую пищу из трав, от которой он раздувался словно корова, объевшаяся клевером. В результате выходил довольно забавный гешефт: рабочие не только не получали жалования, они еще платили своим работодателям за удовольствие поковыряться в земле и помолиться Томату. А руководила всем этим, как уже было сказано выше, довольно странная 90-летняя старуха, которую, кажется, никто не видел.

Воронова с женой и сыном пригласили в эту секту, не взяв с них ни одного фунта. Как обитатели голодной России они сами по себе представляли немалый интерес. А Россия в то время, действительно, оказалась на грани голода. Каждое утро после небольшой пробежки и холодной ванны в проруби, Воронов должен был к нужному моменту оказаться у металлических дверей в местный продуктовый магазин. Это был момент штурма и зевать здесь никому не разрешалось. Цена успеха: два пакета молока для малолетних детей, чтобы приготовить кашу. Ничего другого здесь больше и купить нельзя было: на прилавках вместо мяса, колбасы и сыра лежали лишь пластмассовые куклы-голыши и кукла Буратино с огромным красным носом алкоголика.

Утреннюю драку у железных дверей универсама за два пакета молока Воронов еще долго вспоминал с внутренней дрожью. А куклы Буратино с красными носами словно подсмеивались над ним при этом.

Воронов почувствовал, что Книга, играя с ним, дает ему какую-то скрытую подсказку. Зачем ей, вообще, понадобился какой-то «Findhorn»? Что в этом воспоминании может быть принципиально важным? Помидор? Само устройство секты-колонии? А, может быть, девяностолетняя старуха-основательница, которую так никто и не видел? Или кукла Буратино с красным носом? Поди — разберись! Дальше воспоминания словно обрывались. На экране дисплея, отвечающего за проекцию прошлого, появился черный непроницаемый квадрат.

Воронов принялся нюхать апельсин, который только что поднял с мокрой гальки. Может быть, этот реальный запах подскажет ему что-нибудь?

Нет. Ничего. Запах был сильным, даже слегка пьянящим, но экран по-прежнему оставался черным.

В сухом остатке — странная смесь коротких нарезок воспоминаний, снов и вполне реальных событий. Кто, какой режиссер смог бы смонтировать все эти эпизоды, смог бы собрать их воедино, придав всему хоть какую-то логику?

Стоя сейчас на берегу моря, Воронов еще раз ощутил свою беспомощность. И вдруг он вспомнил о флакончике, что когда-то в далеком детстве оказался в руке его Оксаны и который так внезапно разбился. Это чужое по своей сути воспоминание навеяли ему хрустальные брызги.

В самом начале февраля, при ослепительно ярком солнце волны разыгрались не на шутку. Огромные валы с грохотом накатывали на берег, а затем, шелестя галькой, словно страницами Книги, откатывали назад, оставляя после себя пену, очень похожую на разбитый хрусталь, или на осколки флакончика. Нет! В этом флакончике определенно есть какой-то смысл, но какой?

На этот вопрос мог дать ответ только Режиссер. Именно так для себя попытался определить Воронов ту неведомую силу, которая, по его понятиям, должна была управлять и самой Книгой. Да, Роман, бесспорно, очень, очень самостоятельная субстанция. Но даже этой субстанции все равно нужен Режиссер, нужен взгляд со стороны. А как же иначе? Себя Воронов, понятное дело, в этой роли не видел: Книга, как строптивая жена-стерва, вертела им почем зря, беспрепятственно проникая во всю его сущность, во все потаенные уголки души.

Но все равно, при всей необузданности Книги, при всем Ее своеволии, и на Нее должен был найтись Режиссер.

И Воронов, стоя сейчас на берегу разбушевавшегося февральского моря, глядя на разбитый хрусталь брызг и ощущая влажную пыль на лице и одежде, ясно осознал вдруг, что этот самый Режиссер находится где-то совсем рядом и что его, Воронова, догадка неожиданно оказалась верной: на Книгу есть управа, Она не всесильна!

Казалось, этот Режиссер сейчас стоял у него за спиной. Казалось, Он внимательно наблюдал за Вороновым. Эта мысль так поразила профессора, что он даже резко обернулся, с немалым трудом отрываясь от завораживающего зрелища разбитого хрусталя.

Но за спиной кроме Горы и здания отеля он так ничего и не увидел.

Гора! Ну, при чем здесь Гора? С ума сойти можно. Гора — Роман — Режиссер. Какая здесь может быть связь? Да никакой. Никакой? Почему тогда тебе все время кажется, будто Гора разговаривает с тобой? Она словно подсказывает тебе, какой следующий ход надо сделать в этой запутанной шахматной партии? Гора. Но о чем она может говорить? О чем?