Михал Русинек - Непотерянный рай

— Почему у тебя всегда открытые глаза, когда ты меня целуешь?

— Я хочу тебя видеть. Подожди, я закрою дверь. — Он хотел встать, но Эва не пустила его.

— Тебе не нравится, что мы сидим и просто разговариваем? Не надо, я не хочу, чтобы ты был похож на всех мужчин.

Он был благодарен ей за эти слова. Да, они вместе, а это уже счастье, и оно гораздо полнее, как хорошо это освобождение от обыденности мира.

Анджею захотелось пройтись по городу.

— Ты не представляешь, как прекрасна вечерняя Венеция. Пойдем заглянем в какой-нибудь ресторан, поедим…

— Никуда мы не пойдем!

— Как хочешь. Но ты, наверное, голодна?

— У меня есть с собой консервы, яблоки. Тебе здесь плохо?

— Хорошо, милая.

— Ты только так говоришь, но, как каждый мужчина, любишь настоять на своем. Инстинкт власти, даже в мелочах. Не сердись, видишь, я не так любопытна. Завтра все мне покажешь, а сейчас я хочу, чтобы ты понял, я приехала только к тебе.

— Тогда остаемся, пусть все будет так, как ты решила.

— Прекрасно! — И она поцеловала его.

— У меня на ужин есть еще «кьянти».

— «Кьянти»? Я помню, ты говорил, что итальянцы — это «кьянти» и еще, забыла… асти…

— «Асти спуманте», оно похоже на шампанское. Можем завтра попробовать.

Она оживилась, но тут же посерьезнела.

— Ты забыл… я ведь…

Ему стало стыдно, действительно, он забыл, что решил в ее присутствии не пить.

— Прости, милая, Венеция мне вскружила голову, мне показалось, что мы ушли от прошлого. Прости, я не буду открывать.

— Открой, я только пригублю. При тебе никогда не буду пить, но если ты меня бросишь, начну снова.

— Перестань.

— Дай мне чемодан, а сам открой «кьянти».

…Затем пришла ночь. Старый мир умирал. Улетели мысли. И они летели в вечность, он и она.

Потом была тишина, покой. В сумерках комнаты исчезла мебель, сонная дремота легла на стены и вещи. Это был уже не номер во «Флориде», с шелестом кустов за окном и скрипом дверей, открывающихся на верхних этажах, а тишина ночного луга, погруженного в дрему.

Она уснула первая. Он пробовал бороться со сном и упорно открывал слипавшиеся веки. Он всегда боялся этого непостижимого момента засыпания. С тех дальних военных лет, когда спал на лагерных нарах, и каждый вечер, когда клал голову на подушку, ему казалось, что в нем притаились два существа. Одно погружалось в сон, а другое боялось этого неуловимого мгновения, когда исчезают ощущения и угасает разум. Ведь тогда ты находишься на грани смерти. А он хотел всегда бодрствовать. И теперь он смотрел в окно, в темно-синюю ночь, и, вслушиваясь в спокойное дыхание Эвы, спрашивал сам себя: «Всегда ли так будет?» Сейчас она была рядом. Он чувствовал тепло ее тела, но тишина сна похитила ее, и неизвестно, куда направился дух, блуждающий теперь по таинственным дорогам беспамятства.

Они ходили по городу, катались на водном трамвайчике, посещали галереи, заходили в старинные церкви. Анджей, рядом с любимой женщиной вдвойне сильнее, своим и ее восприятием, восхищался красотой Венеции.

Он следил за выражением ее лица, радовался ее восторгам. Правда, иногда ему казалось, что все венецианские чудеса, прекрасные здания, золоченые дворцы, готические костелы, таинственные переулки, узкие улочки и каналы, соединенные мостами, совсем ей не интересны, не вызывают восхищения.

Когда они вышли на площадь Сан-Марко, он радовался, как любитель оперы, ожидающий с замиранием сердца главной арии. Он вывел ее на площадь Сан-Марко через самый неожиданный вход — под часовой башней, отсюда из тесной улочки сразу открывалось огромное пространство ошеломляющей красоты.

Она замолчала. «Наверное, ослеплена», — решил Анджей и молча шел рядом.

Эва остановилась напротив собора, обвела взглядом всю площадь, долго, внимательно рассматривала фасад, бронзовых коней, которые, казалось, вот-вот пустятся галопом с главного портала храма.

— Это ты про них говорил в Варшаве, что их украл Наполеон и вывез в Париж? А до него их украли венецианцы, вывезли из Константинополя.

— Значит, ты помнишь. — Анджей был доволен.

— Как же не помнить об этих конокрадах.

Она вряд ли могла оценить гармонию трех стилей, идеально соединенных на фасаде базилики, почувствовать мастерство художников, чьи творения много веков покоряли зрителей. Трудно остаться равнодушным к этой неповторимой мозаике, ажурным башенкам, скульптурам, причудливому орнаменту. Эва воспринимала все по-своему.

— Этот прекрасный собор такой легкий. А фигурки словно после попойки. Он вообще-то забавен… не святыня, а дворец из восточной сказки. Не сердись на меня, Анджей, я в архитектуре ничего не смыслю, но мне так кажется.

— Почему я должен сердиться? Ты в чем-то права.

Кто-то бросил на мостовую горстку зерна, и с неба на землю упала огромная стая голубей. Теперь Эву интересовали только эти прожорливые, откормленные, драчливые птицы.

Она завороженно смотрела на голубей:

— Анджей, они ведь ручные, я тоже хочу их покормить. Где-то здесь продаются пакетики с зерном, купи мне, пожалуйста.

— Сейчас принесу.

Он с радостью исполнил ее желание.

Эва разбрасывала зерно, а вокруг нее шумно кружила серо-голубая стая. Два смельчака хватали корм прямо с рук. Эва стояла замерев, с вытянутыми руками, лицо ее светилось радостью. Для Анджея это была одна из прекраснейших минут путешествия. Он забыл, что Эву мало интересует живопись, мозаика, скульптура… И только видел ее счастливые глаза.

— Смотри, голуби просто устроили рыцарский турнир в твою честь. Если бы я смог нарисовать тебя среди этой тысячной голубиной толпы. Ты моя волшебница с площади Сан-Марко!

— Анджей, не шути, нарисуй меня, если уж обещал.

— Может, когда-нибудь попробую. Если я в Италии начну работать, то только благодаря тебе. Для меня это счастье.

Они два дня без устали бродили по городу, и вот как-то утром, во время завтрака у себя в номере, Эва сказала:

— Мне кажется, что я всегда жила в этом городе, что знаю Венецию… могу добраться до любого места. На всех перекрестках висят желтые таблички, указатели направлений: на Риальто, на Сан-Марко, в Академию, на Ферровиа… Тебе нравится мое произношение?

— Да.

— Я только забыла, что такое Ферровиа?

— Железнодорожная станция Санта-Лючия.

— Да-да, памятная для нас станция…

— Ты наблюдательная, все сразу схватываешь. По-моему, ты здесь не потеряешься. Быстро привыкаешь к новому месту, но все равно ничего ты еще не знаешь: ни города, ни его памятников, ни жизни венецианцев, которые совсем непохожи на жителей других итальянских городов. Они влюблены в красоту своей Венеции, о которой все говорят, что это самое великое чудо света. Они готовы терпеть бедность, нищету, живут впроголодь, в тесноте, в сырых квартирах, но ни за какие блага не покинут этот город и лагуну. Они гордятся Венецией. Да и разве можно говорить, что ты знаешь всю Венецию, если ты не была, например, в галерее живописи?