Михал Русинек - Непотерянный рай

О посещении галереи Анджей мечтал еще в Варшаве, поэтому предложил Эве провести день среди картин. Эва согласилась, и они направились к пристани Ка д’Оро. Улицу, которой они шли, скорее можно было назвать трещиной среди старых, наполовину отсыревших каменных домов. Здесь, как и в каждом переулке и в каждой улочке, были видны следы умирания города, опускавшегося в лагуну, подточенного приливами, которые, ласково журча, надвигались на город.

— Несчастный город! Эти стены рассыпаются, как старые декорации. Смотри, даже не верится, что отсюда, со стороны канала, дворец Ка д’Оро блещет красотой, а за ним скрываются развалины.

Они проплыли под Риальто и через несколько остановок вышли у деревянного моста Академии.

Анджею хотелось поскорее показать Эве наиболее ценные и интересные картины. Они бегло прошли зал примитивной религиозной росписи, где было много позолоченных алтарей, фигурок и статуэток святых. Он вел ее в дальние залы к полотнам мастеров Возрождения: Карпаччо, Беллини, Тициана, Тинторетто, Веронезе…

В предыдущий приезд в Венецию у него не хватило времени постоять перед знакомыми по репродукциям гениальными произведениями великих мастеров. Сегодня он надеялся спокойно, без спешки насладиться вместе с Эвой этими полотнами. И ей должно это понравиться.

Они начали осмотр галереи от центра, от зала Беллини, где висели огромные картины, изображающие современную художнику Венецию. Эва долго и внимательно рассматривала процессию на площади Сан-Марко, а потом сказала:

— В живописи я не разбираюсь, но эта картина мне нравится. Смотри, та самая базилика, которую мы вчера видели, точная копия, словно цветная фотография. И кони наверху! Разве они уже тогда были привезены из Константинополя? Очень много народу на этой картине, а монахи похожи на кукол… Анджей, я говорю глупости?

— Нет-нет, говори все, главное, что тебе интересно.

Эва внимательно разглядывала давнюю Венецию. Ей нравилось сравнивать, какой была Венеция и какой стала. Однако в зале, посвященном св. Урсуле, возле картин Тинторетто и Веронезе, она заскучала.

Анджей обратил ее внимание на фигуры Каина и Авеля, рассказал, как передан цвет кожи убиваемого Авеля, он восхищался точностью схваченных движений, разнообразием сцен на картине «Распятие», объяснял, как гениально художник передал трагедию Христа и беззаботность солдат, играющих рядом в кости. Эва соглашалась с ним все более усталым голосом.

Около «Адама и Евы» Тинторетто она неожиданно оживилась:

— Какая тучная эта Ева!

— Так выражается полнота жизни! Смотри, какая ослепительная белизна тела…

— Адам чуть отодвинулся в тень, боится искушения яблоком… — Эва увлеклась картиной.

— Браво! Ты на лету все хватаешь!

Эта картина была последней, к которой она проявила интерес. А потом послушно шла рядом из зала в зал, смотрела на картины, поддакивала, терпеливо выслушивала краткие справки, которыми он старался пополнить ее слабые знания о живописи Возрождения и научить смотреть картины. Если бы Анджей был повнимательней, он с грустью заметил бы, что его усилия не пробудили в ней ни малейшего интереса к тому, чем он так восхищался.

Он часто забывал об Эве, любуясь полотнами Веронезе, и забыл обо всем на свете, когда увидел «Бурю» Джорджоне, он искал ее с той минуты, как вошел в музей. Он помнил эту картину по репродукциям, но только здесь смог насладиться богатством цветов, бесконечностью пространства, о чем он лишь догадывался, рассматривая копии. Он хотел понять, почему художник назвал картину «Буря». Какая же это буря, если молния, прочертившая небо, не смущает покоя мадонны, кормящей ребенка, и не пугает красавца пастуха, ослепленного наготой прелестной женщины?

Анджей забыл, что существует время, что Эва скучает, теребит сумку, поглядывает на часы, что в ее глазах нет восхищения, а скорее, некая зависть… «Его так увлек этот мир, что он совсем забыл о моем существовании», — решила она для себя.

Наконец она положила руку ему на плечо и с ноткой обиды в голосе сказала:

— Я могла бы исчезнуть, и ты этого даже бы не заметил.

— Ох, прости. — Он словно очнулся и смутился, будто пойманный с поличным. — Есть художники, которые меня как бы очищают от серости, посредственности и от бессмысленного абстракционизма, которым нас постоянно кормят. Прости, я действительно обо всем забыл.

— Нет ничего удивительного, любимый, это твое право как художника. Я могу тебе только позавидовать, увы, я ничего в этом не смыслю.

— Не оправдывай меня, ни Джорджоне, ни Тинторетто, ни Веронезе, никто из великих не дает мне право быть невоспитанным. Прости, милая.

— Не огорчайся, я просто пошутила.

Нет, она не шутила. Она не любила музеи, ей нравилось бродить по улицам среди разноязычной толпы, разглядывать туалеты модных женщин, приехавших сюда со всего света. В галерее на нее веяло холодом от шедевров мировой живописи, и, смотря на них, она не ощущала ни волнения, ни сопереживания. Ей достаточно было знать, что это прекрасные картины, и все.

Среди толпы в извилистых улочках, манящих витринами магазинов, она оживлялась. Здесь было все: богатые украшения, венецианское стекло, меха, платье, итальянские туфли, легкие как перышко, и много других чудес, выставленных для соблазна состоятельных туристов.

Она мысленно примеряла наряды, туфли, нанизывала на руки перстни, браслеты, и это доставляло ей удовольствие.

«Я мещанка, — думала она, — но мне стыдно сознаться в этом перед Анджеем. Он даже не смотрит на витрины, а если уж стоит перед ними со мной, то только делает вид, что разглядывает, чтобы сделать мне приятное». Она помнила его слова о мещанстве и посредственности: «Знаешь, боязнь быть посредственностью часто убивает у меня желание писать. Начинаю — и тут же приходит мысль, что делаю пустую картину, каких сотни проходят через мои руки в институте, где утверждаются заказанные работы или отбираются на выставки. Посредственность в искусстве — это просто отрицание творчества, но эти «художники», третьеразрядные бумагомаратели, актеришки, писаки по заказу, зарабатывают огромные деньги. А в настоящем искусстве никто не разбирается при жизни художника».

«Я такая же посредственность! — думала Эва. — Он мне показывает Тинторетто, а мне интереснее тряпки в магазине».

Поэтому, когда они прогуливались вместе по Страда Нуова или Мерчерие, где особенно много было магазинов, Эва брала нежно Анджея под руку и говорила:

— Мне нравится твое терпение. Я знаю, тебе скучно, но ты замечательно это скрываешь.